…Воронка времени закручивается все круче. Обстрел по нашему квадрату, сезон расставаний… Вещи, твои вещи, эти задумчиво-хитрые существа, терпеливо дожидаются своего сиротства. Следы, которые ты оставляешь так неуклюже, — дети, долги, грехи, строчки… Дальше, скажут они, уже не твое дело.
В. Л.
Как-то попала мне в руки ваша книга «Разговор в письмах». Мое внимание привлек ваш ответ человеку, который панически боялся смерти…
Смерти я не боюсь. Я даже жду ее с нетерпением. Боюсь только, что вы, как и все меня окружающие, в это вряд ли поверите: ведь даже люди, прожившие долгую жизнь, испытывающие адские муки от каких-нибудь болей, всеми силами цепляются за жизнь. А я вот жду смерти.
Год тому назад у меня погибла дочка. Ей было 16. Она училась, была доброй, умной, красивой и, похоже, талантливой. Она рисовала, и в каждом ее рисунке обязательно были цвета солнца и неба. Рыжие волосы и веснушки, синие глаза…
Вместе с ней я похоронила и свою душу. Мир стал пустым, потерял краски, а жизнь моя потеряла смысл. Мне стоит огромного труда сдерживаться и не говорить грубости всякий раз, когда мне говорят: «Возвращайся в жизнь, ты еще молодая». Люди просто не представляют, кем была для меня моя дочка. Мы с ней были не просто мать и дочь, она была для меня еще и подругой, у нас с ней никогда не было друг от друга тайн, мы ни разу не сказали друг другу ни слова лжи. Я знала ее друзей, их радости и тревоги, жила их жизнью. Благодаря дочке я прожила второе детство и вторую юность, и в 39 лет все казалась себе молодой, легкой, могла повозиться и подурачиться с ней, как ровесница…
Она погибла — и стало пусто.
Я не желаю верить в то, что ее нет и не будет. Я хочу верить, что разлука эта — временная. И я, никогда и никому не завидовавшая, начинаю завидовать старым женщинам. Моей двоюродной бабушке 85 лет. За свою жизнь она потеряла четверых детей, но она спокойно доживает свои дни с твердой уверенностью… Насколько бы мне легче было переживать свое горе, если бы я так же твердо верила в то, что, когда придет мой срок, моя дочка встретит меня и уж больше мы с ней не расстанемся.
Нет ли у вас таких фактов и таких слов, которые бы укрепили во мне мысль о непременной нашей встрече? Дочка моя все время со мной. Ее образ я вижу мысленно каждую минуту. Но образ этот очень прозрачен…
Извините, что своим длинным и, может быть, абсурдным письмом отняла у вас много времени. (.)
Ответа не привожу.
Когда Практик уже не нужен, ищется Утешитель.
Люди идут на все, чтобы верить только в то, во что хотят верить.
Есть, однако, немногие, ищущие не уменьшения боли. Они жаждут, чтобы их боль возымела смысл.
В. Л.
Я понимаю, что я — миллионная частица… Мне 27 лет. Преподаю в школе. Видите ли, моя мама не пожелала больше жить. Решила этот вопрос во время депрессии… А я стала ужасно переживать и задумываться над ее поступком. Ее врач сказал, что мне нужно лечиться профилактически, иначе меня постигнет «семейный рок», дурная наследственность… После этого разговора вдруг почувствовала тягу к… Боюсь этого слова. Вот уже год отчаянно держу себя в руках, боюсь сорваться, не выдержать. Таблетки пить не могу. Я так люблю и хочу жить, но боюсь себя. (.)
…Когда это совершается, причина уже не играет роли (она может быть и какой-нибудь двойкой за сочинение), действует только следствие… Душа теряет себя — и не руководится ничем, кроме боли, ощущаемой уже не как боль, а как сон, как торжество… В этой тьме, все поступки могут быть очень точно рассчитанными, изобретательными — суженное сознание всегда кажется себе наконец-то ясным. Может и сдавливаться годами как мертвая петля, сдавливаться до одной точки — логично и холодно, никаких импульсов… И вот НАКОНЕЦ — грань, тот миг, за которым СОБЫТИЕ уже неуправляемо, уже механически себя продолжает… Кто, кто же знает последнюю мысль преступившего? Последняя вспышка — может быть, там и было…
Если бы ты только мог в ЭТОТ миг увидеть себя — ты бы себя схватил, связал и приговорил к самому страшному аду. Ты бы убил себя еще раз, чтобы жить.
Вы здоровы. Врач либо ошибся, либо вы его не так поняли. Несчастье с мамой — не рок для вас, а УКАЗАТЕЛЬ ИНОГО ПУТИ.
Наследственные случаи душевных болезней имеют причины гораздо более сложные, чем просто наследственность. От родных нам может передаваться эмоциональный склад, обостренная чувствительность, неуравновешенность — склонность к болезни, самое большее, но не болезнь. Душа у каждого своя, и болезнь своепричинна. Внушаемость и невольное подражание — вот что более всего делает нас похожими на своих родных. Но как раз это, к счастью, и более всего нам подвластно, если только мы это осознаем.
Отвлекитесь, насколько сможете. Больше работы. Пусть будет некогда, пусть будет трудно. Мрачные мысли время от времени будут к вам возвращаться — не бойтесь этого. Нет человека, которого такие настроения никогда не посещают. (.)
Не может ножик перочинный создать перо — к перу прижатый, — лишь отточить или сломать.
Родитель детям не причина, не программист, а провожатый в невидимость.
Отец и мать, как я терзал вас, как терзали и вы меня, судьбу рожая… О, если б мы не забывали, что мы друг друга провожаем.
Не вечность делим, а купе с вагонным хламом — сутки, двое, не дольше… Удержать живое— цветок в линяющей толпе — и затеряться на вокзале.
О, если б мы не забывали…
Вы уходили налегке.
Я провожал вас в невесомость и понял, что такое совесть.
Цветок, зажатый в кулаке…
Ответ без вопроса.
…Спрашиваете, что мне добавляет «memento», просите очертить стадии отношения…
Ни в коей мере не исключение — только прояснение очевидностей.
Первый детский ужас: «Мама, я тоже когда-нибудь умру?»
Мама не ответила. Наверное, это было правильно. Я должен был справиться с этим сам. Странно, однако, долго еще мне не приходило в голову, что КОГДА-НИБУДЬ — и мои родители, и, вероятно, раньше меня… Как почти все дети, я неосознанно разумел, что родители вечны, что они навсегда. Слабому существу страшней потерять опору, чем самого себя. Если вечны родители или хотя бы один из них, то я-то уж как-нибудь… Нужен, как нужен маленькому человечку Вечный Родитель!
Зачем? Чтобы не допустить в сознание мысль о вечном небытии. Знаю теперь, что маленький человечек в этой наивной нужде пророчески прав. Вечные Родители живут в нем самом.
В неощущаемой капсуле детской защищенности мы живем долго, покуда можем… Внутреннее бегство — это ведь не только от смерти. От любой боли и неудобства, от любви, от труда, от стыда, от ревности, от усилия мысли, от благодарности — ото всего. Наипростейшее дело: внутри себя — заслониться, забыть.
Но не всегда так уж просто.
У одних капсула самозащиты толстеет, покрывается плотной коркой; у других истончается, решетится… У третьих — исчезает.
Остается — открытость.
Только этих последних можно считать духовно родившимися.
Действительно, эта капсула подобна утробе: относительный покой и уют, ограниченность в движениях, полное и, как кажется, счастливое отсутствие сквозняков… Неясные грезы, судорожные подергивания — и… Неизбежность изгнания в не слишком жесткие, но достаточно вероятные сроки.
Все кризисы — пробные родовые схватки…
Мне повезло увидеть в себе неисключительный случай — знание облегчительное. Добрался до стадии, когда при вглядывании в лик смерти не ощущается ни страха, ни отвращения, ни притяжения — в общем, никакого гипноза. Жизнь моя радостна, не скрою от вас.
Конечно, я не уверен, что этот человек окажется героем в последнем преддверии, его нельзя к этому обязать. Но уверен, что уточнение срока и способа, чем и является всякий диагноз с серьезным прогнозом и всякая мелочь, именуемая «причиной», к знанию моему ничего существенного не добавит. Не важно, когда сходить, на какой перрон и в каком окне компостировать билет, — важно лишь быть по возможности умытым и иметь наготове багаж, не слишком тяжелый. (.)
В. Л.
Болезнь моя заключается совсем в немногом — не нахожу смысла жизни. Потому что не понимаю смысл смерти. Это меня мучает почти каждую минуту: бессмысленность… Каждую минуту знаю, что через определенное время мне придется умереть, и это сознание обреченности — моей, дочери, всех людей — невыносимо…
Зачем возникает жизнь — чтобы потом исчезнуть навсегда?.. Неужели природа, создавшая разум, просто так, безжалостно, беспрерывно убивает его?.. Непостижимо. Создать невероятное, создать совершенство — чтобы потом уничтожить?..
Все люди обречены на смерть, и все об этом знают с начала осознания себя. Если действительно когда-то человек провинился, то разум — это самая страшная кара.