лезвие к веревкам.
Ничего не вышло. С таким же успехом можно было пытаться резать канат иглой. Нож маленький. Запястья стянуты. Пальцы – не резиновые, они не могут изгибаться так, чтобы пилить ножом у самого основания ладоней.
«У меня не получится». Ей удалось найти сумку, отыскать нужный предмет, вернуться к своей стене – и все только для того чтобы убедиться: это было зря.
Лицевые мышцы начали ныть. Хотелось закрыть челюсть. Кляп мучил ее даже больше, чем связанные руки.
Анаит сидела и молча плакала, ощущая, как слезы текут по лицу.
«Помнишь, я рассказывала вашей группе об экспериментах Курта Рихтера?» – спросила из темноты Мартынова.
Анаит помнила. Психолог Курт Рихтер в пятидесятых годах прошлого века экспериментировал – а по мнению Анаит, так просто издевался – над крысами, бросая их в воду. Те особи, с которыми перед экспериментом обращались плохо, тонули быстрее тех, которые до этого жили в сухих клетках с хорошим питанием, и дело было не в здоровье. Но больше всего поражали крысы, которых вторично бросили в воду, перед этим один раз вытащив оттуда. Они плавали намного дольше. Курт Рихтер сделал вывод, что в спасении колоссальную роль играет оптимизм. Вторая группа крыс знала, что избавление от мучений возможно, – и держалась на воде много часов в отличие от тех своих сородичей, кто за пятнадцать минут шел ко дну.
Анаит перестала плакать. Если вообразить, что один раз ее уже вытащили… Вернее, она выбралась сама. Если представить, что у нее получилось один раз, значит, получится и другой.
Она подышала через нос. Расслабила лицевые мышцы. Сосредоточилась на руках. Все ее сознание как будто перетекло туда, на кончики пальцев, к подушечкам, сжимавшим гладкий, точно леденец, нож сомелье. Очень неторопливо Анаит прижала лезвие к веревкам и принялась двигать ножик туда-сюда.
* * *
Мирон Акимов ждал, пока не начало темнеть. По его прикидкам, Анаит давно должна была добраться до кафе. Может быть, как и он, заблудилась по дороге, но не смогла выйти к «Востоку»?
За его спиной ходили люди, кое-кто переместился в эту залу, утащив с собой закуски со стола. Поминки утратили скорбный флер, неизбежный вначале, и превратились в нормальную пьянку. Только Борис Касатый еще более-менее сдерживал художников. «Ульяшина не хватает», – подумал Мирон. Ульяшина он не любил – сытый функционер, который везде успешно притворяется своим. Никому не враг, никому не друг. Никаких убеждений, кроме одного: всегда и во всем стоять на защите собственных интересов. Эгоизм, возведенный в религию.
И ведь небесталанный человек, думал Мирон. Из тех, кого называют, прости господи, крепкими профессионалами. Успешен, обласкан, мастерскую имеет такую, о которой Мирону только мечтать.
Да, Касатый слабоват против него.
Но пока еще держались в рамках приличия. Правда, одна женщина пыталась поднести Мирону стопку водки – выпить за помин души Ясинского. Акимов мягко отвел ее руку и глядел на нетрезвую художницу до тех пор, пока она не отошла вместе со стопкой. Сам он остался на подоконнике глазеть на улицу, где медленно гасли солнечные лучи.
Где же Анаит?
Он собирался позвонить ей, но на телефоне вспыхнуло сообщение.
«Я у Клюшниковой пожалуйста приходи сюда это очень важно».
Мирон сразу же набрал ее номер. Анаит сбросила его звонок.
«Пожалуйста приходи не звони это срочно».
И третьим сообщением – адрес.
Мирон знал, что Клюшникова живет в этом районе. Он проверил по карте: идти пятнадцать минут. Что за чертовщина? И что могло случиться со старухой, если она обратилась к Анаит за помощью? Только этим он мог объяснить, что девушку неожиданно занесло туда.
«Выясню на месте».
Акимов оделся, не слушая расспросов. Уже выйдя на улицу, подумал, что своим неожиданным бегством с поминок укрепил славу изгоя. Ну и пес с ним. Сейчас важно только одно: Анаит.
Четверть часа спустя он был в нужном дворе. Открыл входную дверь, рассеянно поздоровался с незнакомой женщиной. Фаина жила на первом этаже; он собирался позвонить, но заметил, что дверь приоткрыта. Изнутри доносились голоса.
Он вошел, оказавшись в тесной узкой прихожей.
– Вечер добрый!
Никто не ответил, и он направился на звуки. В большой комнате остановился, растерявшись на несколько секунд. Мастерская! Так вот где пишет Клюшникова – в квартире! Зачем, когда у нее есть подвальное помещение, выделенное специально для работы? А звук идет от включенного радиоприемника – вон его матовое черное тельце в углу. Какая-то пьеса…
– Анаит! – окликнул Мирон.
Почувствовал движение воздуха за спиной и подумал, что девушка решила его разыграть. Она подкрадется сзади, закроет ему глаза ладонями…
Долю секунды он предавался этому мечтанию, для которого, ясное дело, не было никаких оснований.
А затем удар по затылку – и комната вместе с голосами из радиоприемника погрузилась во тьму.
* * *
Он пришел в себя от боли. Странное ощущение. Как будто боль наклонилась над ним, по-матерински ласково потрогала за плечо: милый, пора вставать!
Встать он не мог. Только открыл глаза.
Мирон сидел на полу, прислоненный спиной к стене. Руки лежали перед ним на коленях, прочно стянутые цветным шпагатом. Некоторое время он непонимающе разглядывал голубые волокна.
– Другого не было, не обессудь, – сказал человек, сидящий перед ним на корточках.
Акимов обвел взглядом помещение. Низкий сырой подвал с единственной лампочкой под потолком. По стенам в полном беспорядке расставлены холсты на подрамниках. Выглядят так, будто Клюшникова сколачивала их сама. В дальнем углу, где света меньше всего, они и вовсе навалены грудой.
«Она все-таки свихнулась. А кое-кто не верил…»
Он избегал переводить взгляд на сидящего человека, потому что с этой информацией пришлось бы что-то делать, а Мирон пока не был к этому готов.
Итак, руки связаны. Ноги связаны – а он и не сразу заметил. Акимов пошевелил пальцами: эй, братишки, вы на месте? Слушаетесь меня?
Кажется, он отделался сотрясением мозга. Мирон осторожно попытался покрутить головой и чуть не заорал от боли.
Все, больше нельзя отводить взгляд от того, кто сидит перед ним.
– Мощно ты меня приложил, – сказал он, морщась. – Это зачем? И где Анаит?
– Про Анаит нам еще придется поговорить, – сказал Андрей Колесников. – Но я надеюсь, что до этого не дойдет. Правда, очень надеюсь. Но тут все зависит от тебя.
Акимов мало что понял. Ему пришло в голову, что поблизости должна быть и Майя Куприянова.
– А супруга твоя где? – спросил он. – Это она меня огрела?
Колесников несколько секунд смотрел на него – и вдруг тихо засмеялся. Он смеялся и смеялся, а Акимов наблюдал за ним – вместе с болью, устроившейся в затылке, и то, что он не смог бы сообразить сам, подсказала ему боль.
«Все было враньем. История о том, как Майя высадила его… Чушь собачья. Он приехал в кафе на машине. Припарковал ее где-то за углом. Потом все время