Читать интересную книгу 10 мифов о 1941 годе - Сергей Кремлёв

«Однако сейчас, когда я стою в конце немалой работы, я понимаю, что с какого-то момента эта книга стала также рассказом о величии русского духа, во-первых, и о значении компетентности власти в судьбе народов — во-вторых…

И прежде всего — в судьбе народа русского.

Русский народ — великий народ, и лишний раз мы доказали это своей восточносибирской, дальневосточной и тихоокеанской эпопеей.

Но эти же события, эту же периоды в нашей истории показывают и доказывают, что для России особенно значимо то, что представляет собой ее верховная власть и чем она руководствуется… И об этом в конце книги тоже хочется сказать несколько слов…

Если во главе России стоят умные патриоты, она обретает силу и перспективу. Если у власти оказываются бездари и «Иваны, не помнящие родства», страна слабеет и дряхлеет.

Увы, в России чаще случалось второе. И очень часто ее верховная власть была недостойна того народа, который был ей подвластен. Но даже в такие периоды разброда и шатаний Россия была сильна инициативой и жизненными силами наиболее славной части ее народной массы. Вспомним героев обороны Севастополя в Крымскую войну. Это была горстка, но горстка, ощущавшая себя частью Державы.

А Русская Америка?

Она — если вдуматься, началась даже не с Петра… Фактически она зарождалась еще в эпоху Ивана Грозного, когда началось не просто расширение Российского государства до его естественных границ, а расширение, сознательно инициируемое на высшем государственном уровне, то есть — инициируемое и поощряемое главой государства.

Тогда это был самодержец, человек впервые назвавшийся «царем всея Руси», — Иван Грозный… Как подлинный русский патриот, он был оболган и при жизни, и за гробом. Но двинул русских на восток именно он. Однако не в одном Грозном было дело, а прежде всего — в подлинно русском духе. То есть — в духе пытливом, деятельном, отважном, упорном и неприхотливом.

Как-то мне пришла в голову мысль о том, что есть как бы два английских народа, отличающихся один от другого даже внешне, — приземистый, корявый плебс, простонародье, и стройная, сухощавая и элегантная аристократия…

Не знаю, так ли это, но все более прихожу к убеждению, что в русском народе — причем и в самой толще его народной массы, и в верхних его слоях, — вот уж точно есть два принципиально отличающихся один от другого народа — народ Ивана да Марьи и народишко Ванек и Манек…

Первый народ бил чужеземцев, второй лизал им пятки.

Первый создавал певучие, берущие за душу песни, второй — похабные частушки.

Первый в тяжелую годину хмурил лоб, подтягивал пояс и засучивал рукава, второй — юродствовал.

Второй жил абы как, не очень интересуясь даже тем, что там есть за дальним лесом. Второй норовил отлежаться на печи, а первый…

А первый шел за тридевять земель — не завоевывая их, а органически вбирая их в круг русского дела.

Это было именно движение нации… Запад посылал в заморские владения вначале хищных авантюристов, затем — миссионеров, а затем уж — администраторов, колонистов.

А русский Иван, сын Ивана да Марьи, шел в новые земли Западной, Средней, Восточной Сибири сразу как выразитель общей русской воли — в силу широты характера. И даже если он шел вроде бы за ясаком и мягкой рухлядью, то — в итоге — он шел за судьбой Русской земли…»

Царская «Расея» массово производила именно манек и ванек, и могла существовать лишь до тех пор, пока Иваны да Марьи не набрали в России серьёзную силу.

В 1917 году именно это и произошло. Вначале, правда, наиболее активные слои высшей буржуазии, недовольные самодержавием, подготовили и совершили свою — Февральскую — революцию, но потом не сумели справиться со стихией, где разгул ваньков соединялся с возникающей — по образному выражению Ленина — «мерной поступью железных батальонов пролетариата». И в октябре 1917 года родилась новая власть, начавшая преобразовывать «Расею» ваньков в Россию Ивана да Марьи.

Ваньки всех сортов и уровней, вплоть до профессорско-академического, сопротивлялись, как могли. При этом если для ваньков с университетскими значками это сопротивление как-то можно было оправдать тоской по утраченным привилегиям и желанием их вернуть, то ванькй в заношенных портках сопротивлялись в силу того дремучего невежества и глубоко сидящего внутри «не ндравится, и усё!», которое «Расея» венценосных ваньков тщательно культивировала в народной душе не один век.

Народ, тот народ, для будущего которого Сталин гробил здоровье на морозах туруханской ссылки, ещё не видел, не осознал, каким же оно — это будущее, — должно быть.

А Сталин знал!

И в 1933 году сохранившаяся «Расея» ванек и манек жестоко расплатилась — сама с собой — по многовековым долгам царской «Расеи»…

В 1941 году — тоже.

Что, уважаемый мой читатель? Неудобно? Жёстко и жестоко сказано? Согласен, жёстко и жестоко.

Но, увы, справедливо.

Мы сегодня должны понять — что нам дороже, нас якобы «возвышающий обман» или «тьма низких истин»? И одной из таких горьких истин является следующая…

Да, голод 1933 года был почти запрограммирован коллективизацией 1930 года, однако главной причиной гуманитарной катастрофы 1933 года стала не политика Сталина и даже не скрытые провокации троцкистов и антисоветчиков, а нежелание прежде всего середняцкой массы (а крестьянская Россия к началу коллективизации была преимущественно середняцкой) осознать, что только крупное товарное производство продовольствия может обеспечить будущее страны, а в условиях социализма, против которого как социального строя середняк ничего не имел, крупное товарное производство продовольствия можно было обеспечить только при коллективном хозяйствовании на земле.

Надо было или:

а) постоянно жить впроголодь, не иметь возможности развить крупную индустрию и оборону и вскоре стать жертвой внешней успешной агрессии той, или иной иностранной державы, или блока этих держав;

или:

б) провести коллективизацию, на её базе создать коллективное крупное товарное производство продовольствия и обеспечить им города, в которых рабочие создают крупную индустрию и материальную базу обороны России…

Был, впрочем, и третий вариант: вернуться к капитализму, когда не середняк-единоличник, а примерно пять миллионов наёмных рабочих (батраков) в крупных капиталистических латифундиях создавали ту основную товарную массу зерна, которая более-менее кормила Россию и шла на экспорт.

Середняк капитализма не хотел, как не хотел он и коллективизации. А проблема имела характер лишь дилеммы: «или-или». «Да будет слово ваше «да-да», «нет-нет», а что сверх этого, то от лукавого», — две с лишним тысячи лет назад сказал Иисус Христос, но ещё до него древние римляне говорили: «Tertium non datur» — «Третьего не дано»!

То же честно сказал стране и Сталин. В 1929 году он сказал: «Нам надо за десять лет пробежать расстояние в сто лет. Иначе нас сомнут».

Иваны его поняли сразу, ваньки — через некоторое время. Вначале они не хотели объединять свои усилия, смотрели на вчерашнюю свою же, но теперь стоящую на колхозной конюшне лошадь, как на чужую… Вначале они в одночасье за считаный год наполовину вырезали — не в голодном 1933-м, а в ещё относительно сытом 1930 году — поголовье лошадей, свиней, крупного рогатого и мелкого скота… В конце первой трети XX века они хотели жить ни шатко ни валко, как века назад.

И тут неожиданно — для ваньков — грянула страшная засуха 1933 года.

И произошла катастрофа — как некий итог той вековой мерзости, которую накопила в себе старая «Расея» и которую просто не успела вычистить до конца из народной души новая Россия.

Когда же проблема создания социалистической базы крупного товарного производства зерна была — через лишения и непонимание — в основном решена, в СССР уже во второй половине 30-х годов начался бурный рост не только промышленности, но и сельского хозяйства. И к 1941 году основная масса бывших середняков уже искренне стала сторонником коллективного хозяйствования.

Хотя народишко Ванек полностью, увы, не исчез, по-прежнему сосуществуя рядом с великим народом Иванов. Причём ваньки ведь были не только в деревне, но и в городе, и в армии. И носили они не только селянские портки, но и рабочие косоворотки, и красноармейские гимнастёрки. Ещё больше их — в процентном отношении — было среди тех, кто носил френчи, мундиры, портфели и сознание собственного руководящего величия.

И в деле обороны России в последние два-три года перед катастрофой 1941 года происходило нечто подобное тому, что происходило в сельском хозяйстве России в последние два-три года перед катастрофой 1933 года.