Фина сурово взглянула на мужа.
— Не нужно Ханнеса здесь упоминать, — попросила она, — рядом с ними.
Паузой отгородив сына от всего остального, Фина продолжила.
— Насчет голосования. Там важно и самому чувствовать себя избранным, и чтобы те, кто проголосовал, понимали: это именно их решение, их выбор. А не прихоть одного подонка.
Сделав большие глаза, Телль кивнул на стену с соседской квартирой. Но Фина словно не заметила этого.
— Неважно, что подонок считает себя нацлидером. Важно то, что его считает таковым большинство. Вот что действительно плохо.
Бросив эти слова, Фина вышла на кухню. Телль слышал, как она поставила греть чайник.
— Приходи быстрее, — грустным, одиноким голосом попросила Фина.
— Я скоро, — уверенно пообещал Телль и вышел из квартиры.
***
Избирательный участок располагался в спрятанной среди серых коробок домов школе. Это была не та школа, где учился Ханнес, но, увидев табличку медкабинета, Телль вспомнил, как врач с классным наставником хотели осмотреть сына. Стиснув зубы, он прошел мимо медкабинета в спортзал, где стояли столы для регистрации избирателей и кабинки для голосования.
Телль расписался за явку. В бюллетене, который он получил, кроме Нацлидера, никого не было. Зайдя в кабинку, Телль разорвал бюллетень и, аккуратно сложив обрывки, направился к урне. Дежурившие возле нее наблюдатели остановили его. Подскочивший нацпол схватил Телля за рукав и вывел в коридор. Он держал Телля, пока не подошел секретарь избирательной комиссии. Так было у него написано на приколотой слева на груди бирке.
— Вы порвали бюллетень.
— Я не хочу голосовать.
— Вы обязаны.
Телль улыбнулся. Сказать "нет" оказалось легко.
— Чего ты улыбаешься? — с вызовом спросил нацпол.
— Просто, — ответил и ему, и своим мыслям Телль.
Он посмотрел на полицейского. Тот еще был в зимней форме. Телль тихо хмыкнул.
— Из-за вас на участке цифры явки не совпадут с числом бюллетеней в урне, — объяснял секретарь избиркома. — Вы постойте, подумайте.
Нацпол принес стул. Сев на него, он перекрыл Теллю дорогу к выходу.
Других, как их называли на участке — нарушителей, полицейский отводил туда же, за свой стул, и оставлял, ничего не объясняя. К вечеру таких набралось человек шесть. И все, кроме Телля, решили, что лучше-таки проголосовать как надо, а затем пойти домой, нежели стоять вот так до конца выборов в назидание остальным, в ожидании наверняка чего-то плохого.
Телль тоже хотел домой. Он знал, что Фина уже ждет его у окна. Хотя бы ради нее надо было… Нет. Вот что действительно надо было — явиться сюда перед закрытием, чтобы не стоять так весь день. Приходившие на участок избиратели бросали на Телля взгляды, сразу все понимая.
Сам он смотрел на разложенные на скатерти устроенного в вестибюле буфета пирожные, пироги, печенье. Телль собирался купить их для жены. Фина любила такую выпечку и всегда просила мужа принести что-нибудь с избирательного участка. Пироги там были вкуснее, чем в магазине, а стоили намного дешевле. Особенно Фине нравились с картошкой и луком.
Сейчас пироги почти разобрали. Остались несколько штук с капустой, повидлом да горохом. Кофе тоже уже не было, только чай. Секретарь избирательной комиссии заметил, что Телль не сводит с буфета глаз. Отойдя к столу комиссии, секретарь вернулся оттуда с бюллетенем.
— Вот вам новый бюллетень, — он протянул его Теллю. — Проголосуйте и идите, купите себе…
Взглянув на секретаря, как на помеху своим мыслям, Телль ничего не ответил.
В вестибюле мелькнуло лицо Фины. Телль решил, что это ему показалось, но Фина махнула мужу рукой. Дальше ее не пускали. Она разговаривала с другими охранявшими участок нацполами, потом один из них позвал председателя избирательной комиссии. Что-то объяснив Фине, тот направился к Теллю.
— По какой причине вы отказываетесь голосовать?
— Не хочу.
Телль старался отвечать спокойно. Получалось не очень.
— Почему не хотите?
— Не хочу и все.
— Ваша супруга здесь. Исполните свой гражданский долг и возвращайтесь спокойно с ней домой.
Телль поднял взгляд поверх председателя. Встретившись глазами с женой, он покачал головой.
— Как знаете, — бросил председатель.
Пробившие восемь вечера часы возвестили об окончании голосования. Председатель снова подошел к Теллю.
— Ну что ж. Вам дали шанс, и вы им не воспользовались. Мы сами проголосовали за вас.
— Это сделали вы, а не я, — ответил Телль.
Карауливший весь день Телля полицейский повел его в отдел.
***
Телль понимал, что история на участке закрыта только для самого избиркома, из полиции его просто так не отпустят. А ведь чего проще было бросить в урну целый бюллетень, даже без своей отметки в нем. Теперь же — ладно сам, своей глупостью он это заслужил, но Фине-то оно — за что?
Фина упорно следовала за мужем, хотя тот не раз показывал, чтобы она шла домой.
— Принимайте с избирательного участка, — едва переступив порог отдела полиции, сказал приведший Телля нацпол.
— Вы? — узнав Телля, воскликнул вышедший навстречу участковый.
— Знаешь его?
— Нормальный, — пожал плечами участковый. — А что он?
— Чего у нас там из висяков? — услышала Фина, прежде чем дежурный закрыл перед ней дверь.
Больше часа Фина стояла возле нее на ступеньках. Ничего, кроме дребезжащего несколько раз телефона, из отдела не доносилось. Вдруг дверь со скрежетом открылась, и вышел участковый.
— Заберите мужа.
Испуганная Фина шагнула в желтое от света лампочек помещение. На скамье, согнувшись, сидел Телль. Голова его была опущена вниз, руки поджаты к животу.
— Что с ним? — внутри Фины все упало.
Дежурный нацпол пожал плечами.
Услышав голос жены, Телль с трудом встал. Нижняя губа у него была разбита, над верхней запеклась кровь. Когда Телль шагнул к Фине, она поняла, что муж терпит боль. Дежурный и участковый провожали его пристальными взглядами. К ним присоединился, вытирая руки бумажными листами, оперуполномоченный.
— Ничего не взял? — показав на Телля, без надежды спросил дежурный.
— Да ну его, — опер бросил скомканный лист в урну. — Тупой и упрямый.
— И за это надо бить? — жестко спросила Фина. — Это ведь вы его.
Телль загородил жену от опера, но Фина шагнула в сторону, ожидая ответа.
— А не надо попадать к нам, — угрюмо произнес оперуполномоченный. — Почему он нормально, как все, не проголосовал? Даже объяснить не смог.
— И за это бить? — повторила Фина.
— Вы можете подать жалобу на действия полиции, — сказал участковый.
— Хорошо. Кому?
— Нам.
— До отбоя осталось совсем немного, — показал на часы опер. — Успеете — значит успеете. Не успеете…
Не дослушав его, Фина взяла мужа под руку и повела из отдела. Оказавшись от него на приличном расстоянии, она замедлила шаг.
— Пошли спокойно, — предложила Фина. — Как ты?
Теллю было больно разжать слипшиеся от запекшейся крови губы, но не ответить жене он не мог.
— В порядке.
— Хочу сказать тебе, — Фина не скрывала тревоги, — что я знаю достаточно случаев, когда попавший к нацполам человек или не выходил от них совсем или признавался во всех мыслимых и немыслимых преступлениях. Примерный отец семейства, в жизни даже на собаку не повышавший голос, признавался в шпионаже, заговоре. Даже в людоедстве признавались.
— Они посмотрели, что у меня было с полицией, и сказали, что на вредителя я не тяну, а вот кражи… — медленно, стараясь не шевелить губами, объяснял Телль. — Там у них в отделе кто-то оборудование украл и еще… Я спросил: как я мог совершить кражу, если я этого не делал? Ну вот…
Заметив полицейскую машину у подъезда, Фина дернула мужа за рукав.
— Они не будут всю ночь ждать, — еле слышно прошептал Телль.
— Хорошо бы.
Притаившись между стеной дома и палисадником, Фина взглянула на дом напротив. В каждой квартире горел экран телеприемника.