Каким-то чудом Журанков слышал их всех. Только его это уже не трогало.
И боли не было. Чувств не осталось никаких – лишь удивление. Последнее, что он подумал живым, было: как же я теперь успею за тортом?
А потом сказал: ты все про нас знаешь. Ты видишь нас насквозь. Ты – все мы. Ты же понимаешь, я не виноват. Она с ума сойдет от беспокойства, будет бегать от окна к окну, за стол без меня не сядет… Ты объясни им с Вовкой, намекни хотя бы – я их не бросил. Просто явь настигла. Я их не предавал, я их люблю, я с ними, с ними, скажи им, я просто не ожидал; ведь то, что это оказалось так, – и подумать нельзя было. Я же не знал, что меня можно, как муху. Успокой ее как-нибудь. Ты ведь совесть, ты знаешь про нас все, ты сможешь…
И замолчал.
2
Руфь в домашнем халате, держа в руке заложенную указательным пальцем книгу, осторожно приоткрыла дверь в кабинет мужа.
– Сема, ты сильно занят?
Кармаданов отвернулся от заваленного бумагами письменного стола и, смешно наклонив голову лбом вперед, через плечо поглядел на жену поверх сидевших на кончике носа очков. Уютно горела у него за спиной настольная лампа, и одно ухо Кармаданова розово светилось на просвет.
– Ну, как… – ответил он неопределенно. – А что?
Сегодня рано стемнело. Погода портилась; из брюхастой тучи, что собиралась на горизонте всю вторую половину дня и вот собралась наконец и накрыла Полдень, вот-вот должен был обвалиться тяжелый дождь. Оставалось лишь гадать, летняя ли это гроза на радость природе и людям, или всамделишный перелом лета на долгое ненастье. Прогнозы сулили всякое.
– Хочу тебе вслух почитать, – сказала Руфь.
Кармаданов крутнулся к ней на вертящемся своем кресле и снял очки.
– Ради такого счастья я оторвусь, – сказал он.
– Ты всерьез или иронизируешь? – подозрительно спросила Руфь, подходя ближе.
– Конечно, всерьез.
– Ну, не пожалеешь, – ободрила его Руфь и мягко уселась в кресло; точеной женственности своей, которая так сочно начала проявляться теперь и в расцветающей дочери, жена совсем еще не утратила и словно бы не села даже, как обычные люди садятся – сворачиваются позвоночником в дугу и, растопырясь, валятся задом; но будто горячая капелька воска стекла вниз по свече – аккуратно согнув сомкнутые колени, с безукоризненно прямой спиной. Только волосы ее уже начали седеть ранней семитской сединой, однако поразительным образом и это ее не старило, не портило, лишь добавляло шарма. Подчеркивало ее утонченность, что ли… Ай, нечего тут говорить – Кармаданов любил ее, как в молодости, и любовался до сих пор.
– Я, представь, на досуге раннего Булгакова взяла полистать… Благо лето, и времени свободного хоть отбавляй, ученики гуляют…
– Ты точно извиняешься, – сказал Кармаданов.
Руфь усмехнулась.
– Ну, вообще-то в наше время тот, кому ни с того ни с сего шарахнуло читать раннего Булгакова, должен как-то объясниться, – сказала она. – Не ровен час, любящий муж от большой заботливости в психушку позвонит – мол, спасайте супругу…
– Намек уловил, – ответил Кармаданов. – Так и быть, не позвоню.
– И вот ты понимаешь… Наткнулась на такую финтифлюшку, как «Похождения Чичикова». Я даже не помню, читала я ее в молодости или нет. Могла прочесть и не запомнить. Теперь все совершенно иначе воспринимается…
– Я думал, – с удовольствием сказал Кармаданов, – про Чичикова Гоголь написал.
– Убью и жрать не дам, – ответила Руфь. – Слушай уж. Это такой типа фельетон, что, мол, Чичиков попал в Москву нэповского времени, и там везде его знакомые Ноздревы, Маниловы, Коробочки, и для жульства – полный простор. В общем, простенько так, – она открыла заложенное пальцем место – Вот например. «Дальше же карьера Чичикова приобрела головокружительный характер. Уму непостижимо, что он вытворял. Основал трест для выделки железа из деревянных опилок и тоже ссуду получил. Вошел пайщиком в огромный кооператив и всю Москву накормил колбасой из дохлого мяса. Взял подряд на электрификацию города, от которого в три года никуда не доскачешь, и, войдя в контакт с бывшим городничим, разметал какой-то забор, поставил вехи, чтобы было похоже на планировку, а насчет денег, отпущенных на электрификацию, написал, что их у него отняли банды капитана Копейкина. И по Москве вскоре загудел слух, что Чичиков – трильонщик. Учреждения начали рвать его к себе нарасхват в спецы…»[15] И всякое такое, в общем.
– До боли знакомая картина, – сказал бывший работник счетной палаты. Ему сразу припомнилось, как в начале девяностых личным распоряжением вдруг решившего поддержать науку Ельцина были кинуты громадные деньги на добычу энергии из гранита. Шоковая терапия, иначе не скажешь. А непотопляемые торсионщики, а запуск специального спутника для испытаний, боже ж мой, гравицапы, а недавняя «Чистая вода» от Петрика… Но излишне спрашивать, почему все эти чудеса до сих пор не осчастливили страну. Ответ прост: мешают престарелые консерваторы и мракобесы из Академии наук. Если бы этих паразитов наконец разогнать, тут же бы все заработало…
– Да-да, – сказала Руфь, прекрасно поняв, что у мужа на уме. – Я знаю, тебя этими детскими шалостями не удивишь… Но тут не в том прелесть. Слушай дальше… Как и в «Мертвых душах», все открылось, началось следствие, – она опять опустила взгляд. – Читаю. «А тем временем правозаступник Самосвистов дал знать Чичикову стороной, что по делу началась возня, и, понятное дело, Чичикова и след простыл»[16].
– Да ладно! – весело задрал брови Кармаданов. – Так и написано: правозаступник?
– Ага.
– С ума сойти. Вообще что-нибудь новое на свете бывает или нет?
– О том и речь. Значит, так… где это… «Тогда напало на всех отчаяние. Дело запуталось до того, что и черт бы в нем никакого вкусу не отыскал. И те, у кого миллиарды из-под носа выписали, и те, кто их должны были отыскать, метались в ужасе, и перед глазами был только один непреложный факт: миллиарды были и исчезли. И вот тут (чего во сне не увидишь!) вынырнул я и сказал:
– Поручите мне.
Изумились:
– А вы… того… сумеете?
А я:
– Будьте покойны.
Набрал воздуху и гаркнул так, что дрогнули стекла:
– Подать мне сюда Ляпкина-Тяпкина! Срочно! По телефону подать!
– Так что подать невозможно… Телефон сломался.
– А-а! Сломался! Провод оборвался? Так чтоб он даром не мотался, повесить на нем того, кто докладывает!!
Батюшки! Что тут началось!
– Помилуйте-с… что вы-с… Сию минутку… Эй! Мастеров! Проволоки! Сейчас починят!
И в два счета починили и подали.
И я рванул дальше:
– Тяпкин? М-мерзавец! Ляпкин? Взять его, прохвоста! Подать мне списки! Что? Не готовы? Приготовить в пять минут, или вы сами очутитесь в списках покойников! Жена Манилова – регистраторша? В шею! Собакевич? Взять его! И этого! И того! Поэта Тряпичкина, Селифана и Петрушку в учетное отделение! Ноздрева в подвал! Кто подписал такую финансовую ведомость? Подать его, каналью!! Со дна моря достать!!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});