Эта торжественная речь со столь благородным акцентом произвела глубокое впечатление на присутствующих. В тот же вечер ее смогла прочесть парижская публика, так как благодаря заботам адвокатов Моро она была заранее напечатана и, как только он ее произнес, стала широко распространяться по всей столице.
Именно в этот момент произошло событие, которое пересказывают первые биографы Жана-Виктора Моро. Генерал Лекурб, присутствовавший в зале, поднял на руки ребенка Моро и, выйдя с ним на середину зала, воскликнул, обращаясь к солдатам охраны и жандармам: «Смотрите! Вот сын вашего генерала!» Более поздним биографам эта сцена представляется менее правдоподобной, имея в виду строгие меры, которые председатель Эмар ввел в зале суда и каким образом поддерживался порядок в ходе прений.
Как бы то ни было, ясно одно — речь героя Гогенлиндена произвела мощный эффект. Зал содрогался от возмущения, видя, что перед ними в окружении двух жандармов стоит боевой генерал, которому Франция обязана столькими прекрасными победами.
Для судей наступил критический момент. Одного слова, призыва, жеста славного пленника было бы достаточно, чтобы толпа снесла трибунал и растерзала судей. Жорж Кадудаль это сразу почувствовал. «Если бы я был Моро, то сегодня же ночевал в Тюильри!» — сказал он своим соседям.
Но Моро даже не шелохнулся, и председатель смог наконец, подавляя грозу, предоставить слово мэтру Бонне. Последний произнес блестящую речь. У него не было необходимости говорить о прошлом своего клиента. Моро великолепно сделал это сам. Бонне только процитировал поэта: «Посмотрите на мою жизнь, и вы узнаете, кто я» — и тут же перешел к рассмотрению «деяний» Моро, сформулированных в обвинительном заключении.
Он методично, по пунктам, рассматривал каждое обвинение и демонстрировал суду их полную несостоятельность.
— «Незаявление на Пишегрю» после его появления в Париже? Да, но, заявив, Моро опозорил бы себя и свою честь.
— «Предложения», сделанные секретарю Моро — Френьеру? Небылица! Вильнев только что всем ясно показал, что он не знает Френьера, более того, он его никогда не видел.
— «Связи» с Пишегрю через посредничество Давида и Лажоле? Они были только дружеские. Одна деталь это подтверждает — если бы Лажоле входил в заговор и служил Моро, то последний наверняка дал бы ему 12 луидоров на поездку в Лондон.
— «Встречи Моро с Пишегрю?» Той, что на бульваре Мадлен — ее вообще не было: ни Бувэ, ни Лажоле не видели тем вечером, как Пишегрю и Моро разговаривали друг с другом. Что касается двух визитов Пишегрю в дом Моро на улице Анжу, то они были очень короткими и удивили генерала Моро, который их не желал.
— «Пересуды Роллана?» Он извратил суть сказанного. Роллан вообще подозрителен. Почему он помещен отдельно от остальных в тюрьму аббатства, тогда как другие содержатся в Тампле? Почему к нему — особое отношение?
После этого Бонне, израсходовав запас своего красноречия и искусной аргументации, воскликнул: «Ваше решение отразится на самом знаменитом процессе, которое История передаст последующим поколениям. Вся вселенная слушает вас!»
Но председатель суда, как если бы желая развеять пафосный эффект этой замечательной речи, сухо заявил мэтру Бонне: «Хочу заметить, и вы это хорошо знаете, что Моро обвиняется не за то, что не донес на Пишегрю. Это бесполезный аргумент, который вы использовали в своей защите».
В течение еще нескольких дней прения сторон продолжались.
По окончании прений председатель предложил каждому из обвиняемых выступить с последним словом.
— Хотите ли вы еще что-либо сказать в свое оправдание? — спросил он.
Кадудаль холодно исправил некоторые из утверждений генерального прокурора, затем заявил:
— Я не понимаю, есть ли в этом деле что-либо, на основании чего формулируется понятие «заговор»? Я не знаю законов, господа, но вы-то их хорошо знаете: пусть ваше решение останется на вашей совести.
Бувэ де Лозье говорил примерно о том же, но слова его звучали теплее:
— В ходе суда было ясно продемонстрировано, что это дело не стоит и выеденного яйца. Это химера, ведь не было совершено никаких действий. Ваша душа должна успокоиться! Господа, вы более не должны произносить слово «заговор» — в этом деле нет состава преступления; все это — беспредметное разглагольствование, пустая болтовня.
Арман де Полиньяк, старший из двух принцев-братьев, подтвердив, что на самом деле никакого заговора не существовало, добавил следующее:
— У меня есть только одна просьба: если меч, занесенный над нашими головами, должен упасть, спасите моего брата — он еще так молод, и обратите всю тяжесть ваших обвинений против меня одного.
Жюль де Полиньяк в своей речи трогательно описал свое печальное существование как сына эмигранта:
— Мне еще не исполнилось и восемнадцати лет, когда я покинул родину…
Шарль д'Озье и маркиз де Ривьер просто заявили, что, исходя из точного определения слова «заговор», они не являются заговорщиками, какими их здесь представляют.
Роллан подтвердил, что он говорил только правду и протестовал против инсинуаций Моро, которые считал посягательством на его, Роллана, честь.
Лажоле очень лаконично сделал вид, что вообще не имеет никакого отношения к заговору, «если таковой вообще существовал».
Моро уточнил, что против него может быть выдвинуто лишь одно-единственное обвинение — свободная беседа на политические темы между ним и Ролланом, лживо истолкованная последним.
Давид выступил с красноречивым заявлением, углубившись в исторические ассоциации:
— Пелиссон не покинул Фуке в изгнании, и последующие поколения не упрекали его за это… Я выражаю надежду, что моя привязанность к Пишегрю в период его ссылки не содержит большей вины, чем верность Пелиссона — Фуке.
Господа судьи, у первого консула есть друзья. Я полагаю, он мог бы проиграть день 18 брюмера. И был бы, вне всякого сомнения, выслан из страны. Я спрашиваю вас, разве вы бы осудили тех, кто, несмотря на изгнание, поддерживал бы с ним переписку и пытался помочь ему вернуться на родину?
Судьи, моя жизнь в ваших руках. Я не боюсь смерти. Я знаю, что во времена революции я выбрал жизнь честного человека. Вы — тоже. Так поступите со мной честно!
В словах Костера де Сен-Виктора звучали нотки протеста:
— Я удивлен, что здесь позволяют себе насмехаться, в надежде сбить с толку общественное мнение. И пытаются обесчестить не только обвиняемых, но и их уважаемых адвокатов. Я прочитал в сегодняшних газетах, что выступление моего защитника — господина Готье — было искажено самым от вратительным образом…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});