появились слёзы.
– Отомщу ему или жив не буду! – крикнул он, командуя, чтобы возвращались.
Князь торжествовал, крича во всё горло:
– Предательство за предательство! Зуб за зуб!
Судзивой не имел времени отдалиться, когда Белый выбежал на зубцы и, показывая ему кулак, начал его поносить и угрожать ему. Воевода пренебрёг этим и молча ушёл. Те, что вошли в замок, были вынуждены сдаться. Вырывали из их рук оружие, сдирали доспехи, снимали одежду, безжалостно насмехаясь. Былица, смеясь, хватал то, что было самое лучшее на рыцарях, жадно присваивая себе добычу. Обнажённых людей частью закрыли в темницу, частью под стражей назначили нести службу в замке.
Мельника Манька князь также сначала приказал бросить в темницу, где стонал его тесть.
Часть ночи прошла на пьянке по случаю легко доставшейся победы, которой особенно радовался князь, не в состоянии понять, почему Фрида не разделяла его гордости. Он был как безумный, бегая по замку, напевая, и хотя тех вождей, о которых мечтал, ему не удалось схватить, рад был тому, что сделал. Хвалился даже Буське, тот пожимал плечами.
– Ну, – сказал он, – хороша псу и муха; но если бы князь не крикнул опустить решётку, был бы и воевода в наших руках.
Белый чуть не ударил любимца за то, что посмел ему это сказать. Бусько только лёгким оборотом избежал нацеленного в его голову кулака.
Фрида как-то холодно слушала рассказ.
– Не далее как завтра, – сказала она, – готовьтесь отражать осаду.
– Не посмеют! – крикнул Белый. – А захотят попробовать, я готов и устрою им хорошую баню.
Бодчанка поглядела на него и замолкла. Ежедневное общение с князем, его порывистость, непостоянство, горячка и онемение, приходящие по очереди, охладили к нему Фриду, её любовь уже остыла, а Белый казался ей хуже, может, и менее достойным привязанности и сочувствия, нежели был в действительности. Как раз в эту минуту своей жизни старая рыцарская кровь ещё раз в нём закипела с великой мощью; он был способен действовать и хотел быть активным, готов был рискнуть жизнью ради своей чести. К несчастью, было это только мгновение, может, самой большой энергии, на какую он когда-либо был способен, но ничто не гарантировало то, что оно продлится долго.
В жизни менее значительных людей случаются такие часы, поднимающие дух и почти переделывающие человека.
После недолгого размышления пророчество Фриды казалось точным, или, по крайней мере, была вероятность того, что оно осуществится; ему нужно было быть активным, поэтому он тут же выбежал с приказом приготовить всё для яростной, отчаянной защиты.
Дразга сам уже напал на ту мысль, что Судзивой безнаказанным предательства не оставит, и не спускал с замка глаз, а ославленный Былица, зная, что за разбои его не минует суровый суд, от которого никаким откупом не сможет отделаться, уже бегал, разогревая людей, и выносил на стены то, что только могло послужить против штурма.
Именно этот Ханко, который сейчас в мучениях извивался в темнице, соорудил им два огромных тарана, бросающих каменные снаряды, которые могли послужить как мортиры.
Один из них поставили у ворот, другой в более уязвимом месте.
Оружие, отобранное у пленников, послужило для вооружения наиболее храбрых людей. Поставили часовых, а Былица, несмотря на опасность, какой подвергался, выскочил на коне, чтобы достать информацию. Через несколько часов он вернулся галопом, запыхавшийся, неся князю, который не сходил со двора, новость, что все силы Судзивоя и Кмиты, умноженные отрядом, который привёл с собой Казко Шецинский, выдвинулись из лагеря и идут к Золоторые.
Это князя не встревожило, он только хотел, чтобы как можно скорей началась битва, пока чувствовал огонь в душе. Не снимая доспехов, которые надел днём, не думая об отдыхе, забыв о Фриде, князь провёл всю ночь на обходе зубцов, башенок, стен и разговоре с людьми, которым велел выкатить бочки.
Он сам опьянён был каким-то отчаянным желанием мести. Ему уже приходило в голову, что более длительное время он не сможет выдержать. Хотел, по крайней мере, умереть с честью. Его мучило и то, что Казко Шецинский, такой близкий родственник, шёл против него, вместо того, чтобы помочь; что все, даже братья Фриды, покидали его… что он остался один – и беспомощен. Он возмущался в душе и требовал боя, который мог его опьянить и насытить.
Утренний рассвет объявлял пасмурный день, но весна имеет солнечную силу, которая рассеивает тучи и разгоняет дожди.
Солнце начало пробиваться из утренней мглы, когда цокот копыт и ропот надвигающихся полков объявили о Судзивое. Белый, сложив на груди руки, стоял на верхушке башни и смотрел. Что значила горстка его людей против этой хорошо вооружённой толпы, отдохнувшей, не уставшей ни в одном бою!
Великополяне и серадзяне шли с песней, размахивая знаменем, громадами, и сразу начали окружать замок. Уже можно было различить командиров. Князь видел важную физиономию Судзивоя, пылко рвущегося вперёд Барта из Вицбурга, и наконец узнал Казку Шецинского, гордого, смелого, любимца всех, кто ему служил, прославленного своей щедростью, потому что до последнего кубка раздавал всё приятелям, так что сам иногда терпел бы недостаток, если бы ему королева не помогала.
Этот храбрый Казко, охотник до любой экспедиции, выбрался на эту, как на охотку. Его видно было подъезжающего на коне к стенам, показывающего на них людям и такого активного, будто это было его собственное дело.
Сердце Белого залила желчь, когда он увидел человека, который был ему так близок, а ничем не был вынужден восставать против него. Он никогда ничего ему не сделал. За что же он шёл сжать его горло? Со своей башни он бросил на него такой взгляд, словно тот был болтом, а он хотел его забить.
С сильным криком, в силу привычки, рыцари Судзивоя бросилось к стенам, волоча за собой лестницы, неся топоры, огонь, чтобы бросить под ворота. Они знали, что людей у Белого было мало; поэтому они распространились везде, где был возможен доступ, чтобы разделить силы врага.
Дразга это предвидел и, укрепив более слабое место, там, где крепкая стена сама защищалась, поставил только стражу. Использовали вчерашних пленных, поставив их по одному и по два между отрядами и под страхом смерти приказав поднимать камни, приводить в движение верёвки таранов.
Первый штурм, который гарнизон терпеливо ждал, отбили с большой силой… многие осаждающие пали…
Одна из машин Ханка бросила огромный камень, который на глазах князя повалил с конём князя Шецинского. Ему казалось, что, увидев его, он бросил какое-то проклятие; рука Божья исполнила. Повергнутый, несмотря на попытки, подняться не мог. Люди