было срочно ехать на съезд, но, дожидаясь, когда выздоровеет Ласота, он опоздал в Познань, а так как враги короля хотели собраться на совет в Гнезне, туда и старик поспешил.
Он не был на съезде в Кошицах в Венгрии и мало что знал о его результатах; хотел и об этом узнать и предложить, чтобы отказались от Белого и возлагаемых на него надежд. Недовольные жители Великой Польши, может, потому выбрали Гнезно, что там самый многочисленный их съезд мог пройти незаметно, так как его оправдывали воскресенье, праздник и благочестие.
Поэтому, поручив жене, чтобы сдала уход за больным на Трухлицу, а Питрушу смотреть за ним не посылала – с добавлением, что, невзирая на рану, юноша опасен, – Дерслав, хорошо поев, напившись и перекрестившись, поехал в Гнезно.
Он нашёл там уже большое собрание значительных людей и почти всех тех, которые возвращались из Венгрии. Поскольку ни в замке архиепископа и ни в одном более или менее заметном здании прибывшие не могли собраться, должны были проводить совещание в сарае. Один из них при обширном постоялом дворе очистили от повозок и мусора, посыпали аиром и ельником, поставил столы и лавки, постелили под ноги солому, и нехитрое тогдашное рыцарство, точно было в самых презентабельных зданиях, находило помещение удобным.
Помимо тех, кто был на стороне старой королевы и короля и были связаны с краковянами, нашлось там почти всё, что Великопольша имела самого достойного. Особенно много было Наленчей, сильно разродившихся.
Также с разных сторон съехалось многочисленное духовенство.
Прежде всего от тех, кто был в Кошицах, они потребовали сообщить им о ходе дела с королём Людвиком. Туда уже дошла новость, что король, не имея наследника мужского пола, требовал, чтобы поляки согласились принять королевой дочку Екатерины, – против чего было большое сопротивление. Тем временем Екатерина умерла и после неё снова Марии король хотел передать её права.
Из тех, кто вернулся из Кошиц, самым красноречивым считался побожанин по имени Спытек, которому сразу передали голос, может, потому что, несмотря на то, что муж был серьёзный и болтливый, так всегда радостно говорил о важнейших делах, что скорее побуждал к смеху, чем к пылу.
Спытек встал, подбоченился, поглядел на собрание и начал:
– Милостивые мои, – сказал он, – я был бы рад, если бы вы мне велели дать отчёт об успехе и победе, а не о погроме, – тем временем и беду, и собственное унижение нужно знать, чтобы из них подняться. Вы знаете, что сначала хотели распоряжаться нами без нас и даже в Кошицы на великопольский съезд не позвали, дабы то, что постановят Добки и Завиши, мы приняли с покорностью.
Тут его прервал шум. Спытек помолчал, поправил бороду, покрутил усы и говорил дальше.
– Потом они одумались и позвали нас в Кошицы… Тогда мы толпой поехали, и с тем решением, чтобы не дать тот налог и дочку на трон не пустить… Нас сначала призывали сладкими словами, искушая, которым даже краковяне облизывались. Когда дошло до голосов – а все Добки за чечевицу предлагали продать трон – мы сопротивлялись.
Вновь закричали и аплодировали крикам.
– А мы будем сопротивляться… по кудели трон не пойдёт. Пяст найдётся…
Спытек подождал, дал знак рукой и говорил снова.
– Когда Добки увидели, что мы твёрдо настаиваем на своём, что нас ни староствами, ни деньгами, ни милостями не купят, начали сначала угрожать… опалой короля. Ну, кто милостью побрезговал, тот и на опалу обращать внимания не будет. Ходили около нас, ходили, – не сломили. Они каждый день надеялись, что мы смягчимся; напрасно. Один следил за другим. Духовенство благословило…
Так продолжалось уже несколько дней, пока наконец старый Юрга (тут он указал на сидящего) не предложил, что в Кошицах нам не нужно сидеть дольше, чтобы, бросив краковян, гурьбой уехали… пока без нас что-нибудь не предпримут. Новость об этом, должно быть, сразу побежала по городу, потому что у них всегда были люди для подслушивания – испугались нашего решения. Напуганные Добеслав с сыном побежали к королю, крича, что всё обратиться в ничто, если великополяне уйдут. Только теперь начали советоваться. А нужно знать, что город Кошицы отовсюду окружён укреплёнными стенами; ни в него влезть, ни вылезти из него нельзя, только через ворота, у которых и разводные мосты, и броды есть, и стража.
Правда, что в первые дни они стояли для нас открытыми, а кто хотел купить того, чего в городе нелегко было достать, выезжал в деревню.
Завиша, видно, посоветовал королю, из страха, что мы толпой уйдем, закрыть все ворота и поставить сильную стражу.
Даже наших слуг не хотели отпускать из города за сеном и фуражом, с которыми в городе было тяжёло. Нас охватил страх, потому что дальше пришлось бы погибать голодной смертью. Некоторые побежали к Завише на разведку. Этому неволя в Кошицах была сладкой, потому что его кормил король, а у него было много красивых венгерок, к которым, несмотря на своё облачение, он мог присесть.
К нему шли Вонж и Млечко.
Подканцлер принял их с ироничной улыбкой на губах. На крики и жалобы он имел только один ответ:
– Посидите в Кошицах, покуда вам не надоест, кони не сдохнут, а вы не похудеете и доброму пану не перестанете сопротивляться. Из-за одной Великопольши, которая дуется, всё государство не может страдать. Чем вы лучше краковян? Почему то, что нам хорошо, вам не по вкусу? Вам хочется отдельного промысла в Познани, но этого у вас не будет.
Из-за столов начали кричать:
– Посмотрим!
Но они вскоре замолкли и слушали.
– Мы три раза ходили впустую, – говорил Спытек. – Некоторые хотели из Кошиц силой идти, но духовные лица не советовали. Не один смягчился и сказал: «То, что они силой хотят добиться, мы подпишем, а потом опротестуем».
Тут же к нам начали подбегать краковяне, умоляя и прося; король даст для рыцарства большие вольности и привилегии, и на всё нужно подписаться, чтобы их приобрести, потому что потом их уже никто получить не сможет.
Сказать правду, давал король много, но не то, что мы хотели. Краковяне добились от него полной свободы от всяческой дани, оплат и службы, кроме двух грошей с лана в день Св. Марцина; он обещал им на рыцарскую службу за границу не звать, только за щедрое вознаграждение; во всяких делах спрашивать совета, без него ничего не решать; урядников назначать только своих, а князей и из их крови никого; в городах тоже сажать только законных сыновей тех земель, в