Особое значение имеет трактат Руссо «Об общественном договоре, или Принципы политического права». Не сразу понятый современниками, по мере приближения революции он начал оказывать все большее влияние на читателей. Хотя содержащееся в нем учение о суверенитете народа и его праве на сопротивление не было абсолютно новым (оно было за десять лет до того высказано в памфлете Лабомеля «Терпимый азиат»[303], но Тогда памфлет, к счастью его автора, прошел незамеченным), в книге Руссо это учение было изложено как строгая и последовательная система, по логичности и убедительности не уступавшая построениям Монтескье, — и в то же время несравненно более демократичная.
Руссо известен и как романист: кроме уже упомянутого романа «Эмиль», он произвел огромное впечатление на современников своим романом в письмах «Жюли, или Новая Элоиза» (1761–1763), где психологический накал страстей подчеркивается социальным противопоставлением влюбленных: героиня романа аристократка Жюли д'Этанж любит выходца из третьего сословия, своего домашнего учителя Сен-Пре. Большое значение имела также «Исповедь» Руссо (1782) — произведение мемуарного жанра, открывшее новую страницу в истории литературы.
Жан-Жак Руссо. Портрет работы А. РамзейГромадное влияние Руссо на современников и передовых людей конца XVIII — начала XIX в. объяснялось не только его большим и оригинальным талантом, но и главным образом тем, что он выражал в ясной и образной форме неотчетливые, смутные чувства и социальные чаяния народа, что он выступил провозвестником надвигавшейся революционной бури. Сильнее, чем кто-либо из писателей Просвещения, Жан-Жак Руссо поставил проблему равенства как главное требование века. При всей противоречивости и многосторонности толкования понятия равенства в его политических и социальных аспектах, само это требование в эпоху борьбы против сословной монархии приобретало огромное революционизирующее влияние.
Значительно менее известно имя другого эгалитариста, Анжа Гудара (1720–1791). Не поднимаясь до теоретических обобщений Руссо, он все же с большой силой отразил ярость народных масс Франции второй половины века, их нежелание дальше мириться со своей участью. Поэтому он сочувственно посвятил движению Мандрена один из своих ранних памфлетов («Политическое завещание Луи Мандрена», 1755), в котором обращался к имени популярного контрабандиста, чтобы решительно заклеймить ненавистную народу откупную систему и оправдать вооруженную борьбу народа за свои права.
В своем основном экономическом труде Гудар предлагал абсолютистскому правительству устранить ряд препятствий, мешающих процветанию Франции: расходы на содержание королевского двора, привилегии старой феодальной знати и новых выскочек — одворянивающихся буржуа: откупщиков, арматоров, финансистов, привилегии духовенства, владеющего, по его словам, третью земельных угодий страны. Гудар требовал от правительства парцелляции земельных богатств феодалов и церкви для распределения их между крестьянами, а также он предлагал государству обложить неограниченными налогами имущество финансистов, обещая, что Франция воспримет это «как акт справедливости и милосердия, а не как действие деспотической власти»[304].
Впоследствии, в эпоху революции, Робеспьер объявил Руссо своим идейным предшественником и учителем; и если идеи Монтескье легли в основу первых (буржуазных) конституций, то политическое учение Руссо об общей воле и диктатуре было использовано якобинцами в их борьбе за построение демократической республики. Выдвинутое эгалитаристами требование парцелляции земельных угодий было впоследствии подхвачено в аграрной программе «Социального кружка», организатор и идеолог которого Никола де Бонвиль писал: «Каждый человек имеет право на землю и должен владеть земельной собственностью, обеспечивающей существование. Он вступает во владение при помощи труда, и его доля должна быть ограничена правами ему равных»[305].
Кроме просветителей, отражавших претензии верхних слоев третьего сословия, кроме эгалитаристов, отразивших чаяния трудовых низов, эпоха выдвинула несколько передовых мыслителей, представителей (или зачинателей) утопического коммунизма. Они идут дальше эгалитаристов, усматривая источник всех зол общества в частной собственности. Взамен нее они выдвигают идеал социального строя, основанного на началах общественной собственности, совместного труда и уравнительного распределения. История сохранила их имена — это Морелли и Габриель Бонно де Мабли (1709–1785). Лично наименее известен из них был Морелли, о котором не сохранилось никаких сведений; но его основной теоретический труд «Кодекс природы, или истинный дух ее законов» (1755), опубликованный затем в собрании сочинений Дидро (1773), оказал в эпоху революции большое влияние на Бабефа, который и называл Дидро в первую очередь одним из своих учителей вместе с Руссо и Мабли.
Особенностью коммунистической теории Морелли является ее подчеркнутый рационализм[306]. Общество, построенное на частной собственности, представляется ему неразумным, и он разрабатывает, по его словам «образец законодательства, согласно с намерениями природы»[307]. В реальности или осуществимости своего «кодекса» он не сомневался; при этом, далекий от мысли о революции, он возлагал все надежды на абсолютизм, заботящийся о благе своих подданных. Но строй, основанный на началах общественной собственности и обобществленного труда, представлялся ему демократией.
Для Мабли таким идеальным общественным строем является коммунизм; но, в отличие от Морелли, он исходит не из рационалистических построений, а из учения о страстях. Он уверен в том, что частная собственность — источник всех «дурных страстей общества», но именно эти «дурные страсти», по его мнению, делают теперь, т. е. в XVIII в., невозможным построение бесклассового общества. При этом, по его мнению, не только собственники никогда не откажутся от своей собственности, но и народ «слишком развращен» вековой привычкой подчиняться.
Особенностью Мабли по сравнению с другими мыслителями XVIII в. является то, что он отчетливо представлял себе необходимость и неизбежность насильственного изменения существующего строя. В произведении «О правах и обязанностях гражданина» (1789) он писал: «Гражданская война является благом, когда общество без помощи этой операции подвергается гибели от гангрены и… риску погибнуть от деспотизма» [308]. Эту мысль высказывали, кроме него, только ныне полузабытые Гудар и Лабомель.
Историки общественной мысли Франции XVIII в. отмечают и других утопистов: Леже-Мари Дешана (1716–1774), Шарля-Франсуа Тифэня Делароша (1729–1774), Никола-Эдма Ретифа де-ла-Бретон (1734–1806) и Луи-Себастьена Мерсье (1740–1814). Но первый из них оставил свои основные положения в рукописи, по-видимому, оставшейся недоступной его современникам и поэтому не оказавшей влияния на общественную мысль эпохи. Остальные же изложили свои идеи в беллетристической форме и восприняты были больше как художники, чем как мыслители.
Необходимо знать, что идеи буржуазных просветителей, эгалитаристов и утопистов отнюдь не просто укладывались рядом, а вступали в ожесточенную борьбу: так, Морелли протестует в «Кодексе природы» против учения Монтескье о трех основах государственного строя, а Вольтер в книге «Век Людовика XV» яростно выступает против «людей, достаточно безумных, чтобы утверждать, будто термины „мое“ и „твое“ — преступление»[309]. Кружок энциклопедистов тоже с некоторым опасением присматривался к тому, как «полуобразованная молодежь», по их словам, склоняется к «анархии».
Художественная литература эпохи Просвещения, как и изобразительное искусство, отражает эту борьбу идей. Лучшие и наиболее заметные произведения французской литературы XVIII в., от «Похождений Жиль Власа де Сантильяна» Алена-Рене Лесажа (1668–1747) до «Безумного дня, или Женитьбы Фигаро» Пьера-Огюстэна де Бомарше (1732–1799), в той или иной форме полны духа протеста; далеко не случайно действие обоих названных произведений, отражающих общественные отношения Франции XVIII в., было перенесено их авторами в некую условную Испанию, чтобы не возбудить преследований французской цензуры. Характерно для эпохи и то, что король Франции Людовик XVI, поняв политическое значение веселой комедии Бомарше, яростно противился ее постановке — и был вынужден уступить.
Цензурный гнет подчас приводил к тому, что значительнейшие произведения эпохи не могли быть своевременно опубликованы: так, антиклерикальная повесть Дидро «Монахиня», разоблачавшая преступления и разврат церковников, была опубликована впервые в 1798 г., а Вольтер, осмелившийся бороться с цензурой, выпускал свои произведения то анонимно, то под псевдонимом и постоянно отрекался от них. Самая боевая и самая острая из его философских повестей «Кандид», несомненно, была написана с оглядкой на цензуру и с намерением обойти ее бдительность: отсюда вытекали сама композиция повести, сжатость ее изложения и краткость, позволившая опубликовать ее маленьким томиком in 12°, удобно скрываемым от полиции. Известно, впрочем, что уже через три дня после появления книги в подпольной продаже в Париже полиции было предписано принять меры «для прекращения распространения столь скандальной брошюры и обнаружения авторов» [310].