Я сипло вздыхаю, дергаюсь всем телом. Локоть, которым упираюсь в конвейер, съезжает. Мое лицо с размаху плюхается в теплое и осклизлое, из которого торчат густые, мягкие, но уже начавшие засыхать волосы. Они щекочут ноздри, попадают в рот. Кричу, отхаркиваюсь и лезу прочь, стараясь очутиться подальше от того, что лежит на конвейере, но при этом случайно не скользнуть взглядом по нише. Сдерживаться больше не могу и блюю на конвейер перед собой. «ГРУМ! ГРУМ!» – колотится сердце. От рвотного спазма ноют ребра, и зверек боли принимается грызть рану на боку своими острыми зубками.
Ниша уже позади, синюшные отблески газового фонаря больше не нарушают темноту. Во рту кисло и противно. Бок ноет, в животе колет, да еще и голова начала болеть. Конвейер ползет, шелестят валы. Отодвигаюсь подальше, ложусь и расставляю руки. Слева близкая стена, а справа ничего нет. Приподнимаюсь, вытягиваю руку – потолок стал гораздо выше. Конвейер теперь движется иначе. Возникают рывки, резиновая лента подрагивает. Впереди слышен скрип. Лента дергается, идет волнами, амплитуда их все сильнее. Лежа на животе, вцепляюсь в ее края. Что-то там впереди происходит, какой-то резонанс, из-за которого лента вздымается, чуть не подбрасывает меня. В отблесках света видно движение прямо на нашем пути – не разобрать, то ли челюсти, то ли экскаваторные ковши. С громким клацаньем они смыкаются, расходятся, смыкаются вновь. Мне в лицо летят теплые брызги. Пальцы одной руки соскальзывают: переворачиваюсь, пытаясь уцепиться, но не успеваю.
Когда встаю с каменного пола, в груди горячо, и от удара притихшая боль в ране вспыхивает с прежней силой. Подгибаются ноги; чтобы не упасть, семеню, двигаясь боком, наискось от конвейера. Наконец упираюсь плечом в стенку и по инерции делаю еще несколько шагов вдоль нее. Становится светлее, но лучше бы не становилось, ведь теперь, кроме узкого, подпирающего потолок столба, железной перегородки и двери, я вижу большую собачью конуру… и ту, что сидит на цепи рядом с ней.
Дверь открывается, входит высокий васильковый мужчина, которого я видел на сцене с беспризорниками. В одной руке у него большая миска, в другой дробовик. Настороженно оглядывается, но я стою поодаль от освещенного участка, привалившись к стене, и заметить меня он не может.
– Ото… ото… Мальвина! – говорит васильковый, и ковыляющая на четвереньках старуха в порванной ночной сорочке что-то неразборчиво тявкает, приподнимаясь на коленях.
– Мальвина! – Васильковый наклоняется, ставит миску перед ней. – Уууу!.. Жрать, жрать хочешь, а? – Он треплет старуху за ухом, она кладет руки ему на грудь и пытается не то лизнуть, не то поцеловать в губы, при этом неразборчиво бормоча: «Зерков… зерков…»
– Ото! Ото! – смеется васильковый. – Уф, бесстыдница. Папочка пришел, любишь папочку, да?
Старуха виляет задом, крутится на полу, запутывается ногами в цепи и падает. «Жикру!!!» – воет она. Руки и ноги у Мальвины такие тощие, что кажется – из сорочки торчат очищенные от коры и покрытые бледно-желтым лаком палки. Васильковый смеется, ухватив ее за икру, приподнимает и высвобождает из цепи.
– Жикру!
– Ото… пшла, дура старая!
Старуха наконец оставляет его в покое, зубами хватает миску и убегает в конуру. Васильковый заглядывает туда. Из конуры доносятся звяканье и чавканье. Васильковый улыбается, потом поет: «Но знай, что до сих пор… ото-ото, Пьеро… на тоненьких ногах шатается по све-ету-у-у», – и с песней исчезает в дверях.
Мальвина не показывается, и через минуту я выхожу на освещенный участок. Здесь тяжелый, муторный запах, смесь мочи и пота. Толкаю дверь, со скрипом она открывается. Слышу сзади звяканье миски, поворачиваюсь. Взволнованно урча, Мальвина выносится из конуры. Я отскакиваю, но она пробегает мимо, боком останавливается возле столба и задирает ногу. При этом косится в мою сторону и урчит, оскалившись.
Побыстрее протискиваюсь в дверь.
Десяток низких хатенок с соломенными крышами, кривая улочка между ними. Деревенька будто игрушечная, напоминает сцену кукольного театра, когда зрители из зала уже ушли. Все освещено двумя прожекторами, горящими под сводом в разных концах пещеры. Нигде никого, тишина, только в отдалении приглушенно играет музыка. А еще откуда-то из темноты доносится совсем тихий шелест конвейера. Иду вдоль стены пещеры, двойная тень тянется от меня вперед и назад. Вокруг ничто не шевелится, тишина и покой. Проходя мимо одной из хат, заглядываю внутрь, но там пусто, голые стены – и всё. Когда дверь, через которую я проник сюда, уже исчезает из вида, слышу тявканье и окрики со стороны скопления домов.
Ускоряю шаг, спереди доносится тихий плеск. Среди теней возникает движение, что-то шевелится, голоса и тявканье громче. Вижу серые фигуры тех, кто преследует меня. Бегу дальше и падаю в речку, текущую по неглубокой канаве в каменном полу. С одной стороны она исчезает под широкими, закрытыми на два замка дверями, а с другой извивается между хатами.
Бегу к ним, просто потому что больше бежать некуда. Тут неглубоко, вода не достигает колен. По запаху становится ясно, что источник ее – канализация. Стараюсь не шуметь, но эхо подхватывает плеск воды, разносит во все стороны. Канава резко поворачивает, становится глубже. Вдруг небольшое существо скатывается по обрыву прямо мне под ноги. Оно тявкает и рычит. Зацепившись за него, падаю. Чувствуя, как меня хватают за колено, я, оттолкнувшись от дна, выпрямляюсь во весь рост. Над водой появляется голова со слипшимися волосами.
– Жикру!
Мальчишка, но не из тех, кого я видел сегодня на сцене. Он голый, на шее веревочная петля. Из-за поворота ручья слышны тявканье и окрики. Обхватив мою ногу всеми четырьмя тощими конечностями, мальчишка отфыркивается, разевает рот и вцепляется зубами в мою ляжку. «ТЬХУ! ТЬХУ!» – выплевывает джинсовый лоскут, урча, кусает вновь. Я ору, молотя его по голове, но он не отпускает. Звуки погони громче. Я хватаю щенка за уши, резко дергаю вверх. Его урчание превращается в стон боли, зубы разжимаются. Приподнимаю его так, что над водой оказывается почти все тело.
– Жикру тай! Чуни зерков!!!
Перехватываю одной рукой за подбородок, а второй за волосы на затылке и дергаю, отбрасывая от себя. Мальчишка совсем легкий, под кожей рельефно проступают ребра, лопатки и позвонки. Слышен хруст, он падает в воду. Оттолкнувшись ногами от дна, опять показывается над поверхностью: голова свернута набок и почти прижата ухом к ключице. «Жикра-а-а…» – жалобный стон обрывается. Щенок опрокидывается на спину, течение уносит его.
Иду дальше, припадая на прокушенную ногу. В тявканье и окрики вплетается звук охотничьих рожков. Берега сужаются, течение становится сильнее. Поворот и крутой наклон. Вода, бурля, стремится вперед – теперь она течет по склону каменного амфитеатра. Он погружен во тьму, только далеко внизу горит белый огонек.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});