не поверил моей чересчур радостной браваде. И ребята тоже не поверили, пока мы варили кашу и пекли пироги в маленькой школьной кухне.
— Ты в порядке? — вдруг спросил Алан.
Тот самый нужный вопрос. Никто кроме него не спросил за эти дни, что я чувствую на самом деле.
— Я должна остаться в Измерении навсегда ради безопасности приемных родителей, — опустила я голову, перебирая ложки. — Буду нести на плечиках наследие семьи, который даже не помню. Мне страшно и одиноко. Знаю, что вы не обязаны, но… Было бы классно, если бы мы посидели вместе и отпраздновали конец Йоля. И я еще подарки приготовила!
Я достала из-под стола три маленькие коробочки, в которых лежали браслеты из красной пряжи, и поставила их на стол.
— Могу понять, почему вы выбрали Элину и Ленарда, принцесса Лисса, — усмехнулся Алан. — Но почему выбор пал на меня?
— Потому что у нас всех одна ноша, — я протянула ему подарок. — И ты забыл? Я Маргарита, можно просто Рири.
Он аккуратно вытащил браслет из коробочки и замер, держа его дрожащими пальцами.
Потерявший спесь и гордыню. Растерянный и испуганный.
— Давай садись за стол, — дружелюбно рявкнул Ленард. — Опять весь день ничего не жрал? Чтоб все съел без разговоров!
— Если ты сам все съешь, — улыбнулся ему Алан. — Спасибо за приглашение, Рири.
Больше не Придурок.
* * *
Невидимой красной нитью связаны живущие во всех-всех мирах. Они завязывают их и обрывают, уходят и возвращаются.
Я знаю, что однажды вернусь по ниточке к своей семье. Знаю, что приведу в нее новичков. Знаю, что отпущу тех, кто не захочет больше быть связан со мной.
Я оставлю в сердце все-все обрывки, чтобы однажды связать их заново.
Ты не вернешься. Глупо на что-то надеяться.
Но я никогда не забуду тебя. И, наверное, однажды смогу простить.
А я — нет
Все еще не поняли, зачем я мучил диктофон и вас своей исповедью?
Молодой мужчина прячется где-то в перелесках Пустошей, без устали рассказывая невидимым слушателям историю своей паршивой юности. Неужели вы правда думали, что он хотел передохнуть и уйти живым?
Я уже почти сделал это. Поднес дуло к виску и приготовился украсить стену мозгами. Но…
Меня посетило видение, что тревожит уже много лет, не давая жить спокойно.
Сияющая золотистыми огоньками женская фигура. Смех звонче переливов колокольчика. Тепло рук на плечах и спине.
Намек понят. Ты почему-то не хочешь, чтобы я закончил свое позорное существование.
Тебе не приходило в голову, что порой ты бываешь слишком требовательна?
Я не знаю, зачем живу. И не знаю, зачем продолжать жить. Подскажи хоть одну адекватную причину? Молчишь? Так и знал.
Ты жестока. Ты очень ко мне жестока.
Рита, я больше так не могу! Прошу, просто дай мне сдохнуть!
Дорогая серая масса, а что думаете вы?
Послушаете еще одну историю, пока я решаю, нужно ли дальше искать в себе силы нести эту ношу дальше?
* * *
Я никогда не был настолько поломан и уничтожен, как зимой и весной первого учебного года в Тинтагеле.
Разумеется, меня не могли посадить в тюрьму за лжесвидетельство — где бы отец раздобыл нового наследника? Но это не означало, что мою жизнь не могли сделать подобной тюрьме.
— Вижу тебя, только когда идешь по коридору на занятия, — Ленард передал мне отчет о смене. — Ты как вообще?
Я посмотрел на него исподлобья и хмыкнул:
— Какое тебе дело? Разве тебе не противно «даже срать со мной на одном поле»?
О да, его увольнение прошло с шиком, блеском и потоком грязи, вылитой на меня. Наверное, ему было стыдно, ведь я не ответил ни на одну нападку.
— Алан, — вздохнул Лен, — давай поговорим, как мужик с мужиком. У нас теперь есть общее дело, потому мы должны перестать цапаться…
— С тобой цапается какой-то воображаемый друг, — прервал я его. — У меня к тебе нет никаких претензий.
— Мне сказали…
— Слушать надо ровно то, что идет из этого рта, — ткнул я пальцем себя в подбородок. — Общее дело я не подведу, уже большой мальчик. А теперь позволь идти. У меня моление через час, а потом идти на смену.
Отец не дал четких указаний насчет моего наказания, даже не счел нужным выйти на связь после приговора. Через сэра Персиваля он передал, что я взрослый мужчина и должен сам решить, как искупить свою вину. На этом его участие закончилось.
— Это и есть его наказание, — объяснила мне Элина, взбалтывая соломинкой густой напиток цвета болотной жижи. — Пусть сынок съест себя сам маленькой ложечкой.
Мы невероятно сблизились меньше чем за пару месяцев. Она бросила пить, подсела на чересчур здоровый и весьма активный образ жизни и стала весьма приятной в общении, не считая моментов, когда пыталась посвятить всех нас в новую веру.
— Не принимает ни одного запроса на связь, — я сделал глоток пойла за компанию и поморщился. — Прости, ты уверена, что это оздоравливает? Как будто у яда и тошноты родились дети.
— Инфантильные родители часто игнорируют своих детей, когда не могут вербально объяснить им, чего хотят, — забрала у меня стакан Элла. — И не надо обижать мой очищающий коктейль. Не хочешь пить — мне больше достанется.
Мы брели по окраине парка, вдыхая теплые запахи молодой липкой листвы и прелой земли полной грудью. Почему-то в подобные сумерки меня всегда окутывало волной грусти.
— Элла, — вдруг спросил я жалобно, как маленький мальчик, — он меня не любит?
— Если бы я знала, Ал, — потрепала она меня по голове. — У наших родителей не было сил заботиться о себе, что там про нас говорить.
— И потому с нами обращались чуть лучше, чем со скотом? — злость и грусть лились из меня, как вода из переполненной чаши.
— Да, они не очень-то старались любить нас, — тряхнула головой Элина. — Но я так устала жалеть себя! Алан, у нас впереди такая важная пора! Не надо портить себе жизнь, сидя в раковине и думая, как заставить каменную глыбу хоть что-то чувствовать к тебе!
Сказать по правде, отцу не нужно было даже стараться придумывать наказание. Я готов был покарать себя абсолютно добровольно.
Каждый вечер я читал вслух книгу о сотворении Мира, уделяя особое внимание строкам:«И будут низвергнуты в Пекло лжецы. И задохнутся они заживо в паутине своей клеветы. И каждое слово против правды будет ранить их больнее ударов ста мечей». Последняя фраза произвела на меня сильное впечатление, потому что, кроме одного приема пищи