— Подожди здесь, — приказала я и открыла дверь своим ключом. В комнате я быстро выскользнула из моего вечернего платья и надела ту самую зеленую амазонку, которую я носила в лето возвращения Гарри из школы, когда он увидел меня обнаженной на полу старой мельницы. Длинный ряд пуговиц облегающего жакета я не стала застегивать. Под ним ничего не бьшо. В руке я держала старый отцовский кнут — длинный тонкий кожаный ремешок, прикрепленный к черной эбонитовой рукоятке, украшенной серебряным наконечником.
— Входи, — сказала я голосом, которого Гарри не посмел ослушаться.
Он толчком открыл дверь и ахнул, увидев меня, высокую и разгневанную в мерцающем свете свечей. Он ахнул еще раз, увидев мою обнаженную грудь, козлы в середине комнаты, крючья на стене, широкий комфортный диван и небрежно разбросанные овечьи шкуры.
— Подойди сюда, — мой голос был острым, как нож. В трансе Гарри послушно шагнул к крючьям и даже расставил ноги, чтобы я могла потуже привязать его голени кожаными ремнями. Так же молча он раскинул руки, и я привязала их у запястий очень туго и болезненно.
Один резкий рывок, и его великолепная льняная рубашка оказалась разорвана до пояса. Он вздрогнул и оказался передо мной обнаженный. Я вытянула вперед руку и закатила ему две хорошие оплеухи по левой, а затем по правой щеке. Затем, как дворовая кошка, я впилась ногтями в его грудь и расцарапала его кожу от шеи до пояса. Он дернулся в своих ремнях и застонал. Похоже, что ему действительно было больно. Меня наполнило чувство глубокого удовлетворения.
Затем я схватила отцовский охотничий нож, одним ударом разрезала нарядные вечерние брюки Гарри, и они лохмотьями повисли с пояса. Лезвие задело кожу на его бедре, и я, увидев выступающую каплю крови, нагнулась и высосала ее, как вампир. Если бы я могла выпить каждую унцию его мужского высокомерия, гордости и власти, клянусь, я бы сделала это. Он застонал и выпрямился, натягивая ремни так, будто хотел вырваться. Я отступила назад и коротким щелчком заставила длинный конец кнута изогнуться на полу у его ног. Затем я опять взмахнула им.
— Пойми меня хорошенько, Гарри, — сказала я, и мой голос зазвенел от ненависти. — Я никогда, во всю мою жизнь, не оставлю Вайдекр. И я никогда, во всю жизнь, не оставлю тебя. Мы навсегда вместе. Я буду с тобой до тех пор, пока будет с тобой твоя земля. Но ты не понял этого, и я собираюсь наказать тебя. Я накажу тебя так, что ты запомнишь это на всю жизнь и это станет тебе наукой.
Гарри всхлипнул, будто собираясь что-то сказать: то ли молить меня об этом наказании, то ли просить прощения.
Не заботясь о том, чтобы выслушать его, я взмахнула рукой и занесла кнут.
Папа научил меня обращаться с кнутом, когда мне было десять лет. Имея опыт и практику, вы можете с помощью кнута сорвать ягодку клубники, не повредив ее, но можете и живьем содрать шкуру с вола. Папиным кнутом я стегала Гарри под мышками и по бокам, по тяжело дышащей грудной клетке, и даже между его раздвинутых ног.
— Ступай к козлам, — приказала я. Он почти упал к моим ногам, когда я развязала его запястья. Но одним коротким движением я ткнула его под ребра и резко повторила: — Ступай!
Он упал на них, как на свою школьную кровать, и прижался щекой к их гладкому шерстяному боку. Я опять привязала его щиколотки и запястья и отстегала его спину, ягодицы и голени, меняя силу удара так, что первые прикосновения казались легкими поглаживаниями, следующие — создавали тревожное чувство грозящей опасности, а последовавшие затем удары уже оставили розовые рубцы на теле Гарри.
Я опять развязала его, и он обессиленный упал бесформенной кучей к моим ногам и умоляюще протянул руку к краю моей амазонки.
Я сбросила с себя юбку, его рука конвульсивно сжала мягкий бархат, и он зарылся в него лицом. Но сама я продолжала оставаться в коротком жакете и высоких кожаных ботинках.
— На спину, — безжалостно бросила я.
Гарри валялся на полу, как кит, выброшенный на берег, беспомощный и тяжелый. Я бросилась на него сверху, как ястреб-тетеревятник, и он вошел в меня с острым криком наслаждения. Его спина выгибалась и выгибалась подо мной, а кровоточащие плечи и ребра царапались о деревянный пол и грубую овечью шерсть. Я оставалась холодной и настороженной, но в самом уголке моего сознания созрел и лопнул маленький пузырек удовольствия. Каждым сокращением мускулов я вела и вела Гарри к границе его наслаждения болью и ощущала крупную дрожь его тела. Его толчки под моим контролем становились все чаще и сильнее, затем я увидела, как закатились его глаза, дрогнули залитые слезами щеки и рот открылся, чтобы издать стон удовольствия и облегчения. Но в эту самую секунду я резко вскочила с него. И изо всей силы хлопнула по нему ладонью, будто наказывая провинившуюся собаку. Гарри издал крик невообразимой боли, и я увидела, что одно из моих колец порезало нежную, напрягшуюся кожу. Фонтан семени и крови брызнул во все стороны, заливая его исполосованный кнутом живот, и он издал три громких рыдания облегчения и потери. Я наблюдала за тем, как он заливался кровью подобно девственнице, и мое лицо было твердым как мрамор.
На следующий день я едва могла подняться. Эмоциональный стресс, громадное сексуальное напряжение, животное обращение с Гарри совершенно измотали меня. Я поздно позавтракала у себя в комнате, сидя на моей широкой белой кровати, а остаток утра провела за письменным столом, предполагая закончить кое-какие дела. Но немного работы было сделано в тот день. По правде сказать, я большей частью бездумно сидела, глядя в окно, но перед моими глазами стояла картина агонии и экстаза Гарри.
В полдень горничная принесла мне в комнату серебряный поднос с тем великолепным кофе, который мы привезли из Франции. На нем стояла одна лишняя чашка, и следом за служанкой ко мне вошел Гарри. Признаться, он удивил меня. Я не ожидала, что он так скоро найдет в себе храбрость защищать себя. Его походка была довольно принужденной, но не настолько, чтобы это мог заметить кто-нибудь другой, кто не следил за ним глазом хорошо натренированного ястреба-тетеревятника.
Служанка разлила кофе и оставила нас. Я ничего не говорила. Моя усталость мгновенно испарилась, и я стала осторожной, как опытный браконьер, когда им одновременно движут жажда наживы и страх возмездия.
Гарри так резко поставил свою чашку, что она звякнула о блюдце.
— Беатрис, — сказал он, и в его голосе звучало изнеможение.
Я почувствовала себя так, будто в моем сердце зажглись свечи. Я победила его. Я опять победила его. Я больше никогда не буду бояться за свое место в Вайдекре. Я усмирила сквайра этой земли и буду всегда держать его в узде.