– Что смеешься? – Оказывается, не только он наблюдал за герцогом, но и герцог за ним.
– Про атэвов подумал, – честно признался виконт.
– Мудрые люди, – кивнул Шарло.
– Наверное, это от жары.
– Ну, не знаю… Лично я от жары тупею. Проклятый, хорошо-то как!
Пробивавшиеся сквозь сплетенные ветви солнечные лучи словно бы запутались в светлых волосах герцога. На дорогу, возмущенно пискнув, шлепнулся желторотый скворчонок, и Шарль, со смехом придержав коня, дождался, пока несмышленыш упорхнет в кусты. Остро и радостно запахло водяникой, и дорога побежала вдоль берега широкой, медленной реки, на поверхности которой белели водяные лилии. Крупные стрекозы то и дело присаживались на широкие кожистые листья и вновь взлетали. Пахнущий медом и речной свежестью ветер шевелил осоку и камыши, за рекой сгребали сено, люди и лошади казались игрушечными, а белые цветы и важно рассевшаяся на плавучем листе лягушка большими и значимыми.
Пройдет много лет, но Рауль Тарве не забудет ни эту сонную реку, ни людей на дальнем берегу, ни солнечные блики на золотистой дремотной воде…
Проклятый
Он сам не знал, что ждал от этого разговора. Прошло около тридцати лет. Анхель собрал-таки свою империю, доказав, что во многом был прав. Арция процветала, народ императора, по крайней мере, не ненавидел и не презирал. Голод и разруха первых лет отступили. Да, рая на земле не вышло, но и ада не было. Любой владыка мог гордиться такой державой, хотя на самом Анхеле грязи и крови было предостаточно, в том числе и его, Эрасти, крови. Впрочем, Церна не собирался мстить. Он давно перешел ту грань, за которой старые обиды не имеют значения. Что значит существование какой-то империи, пусть и могущественной, в сравнении с судьбой всего мира?
Эрасти не собирался ворошить прошлое. От бывшего друга ему было нужно совсем иное. Анхель никогда не был ни дураком, ни трусом. Он должен понять, что за угроза нависла над Таррой. Да, сейчас она еще далека, но император создавал империю не на год и не на век, а на тысячелетие, уж об этом-то Эрасти осведомлен. Анхель вложил в это дело все свои силы, пожертвовал, чем можно и чем нельзя. Так пусть защищает свое детище, а с ним вместе и весь мир. Церна долго думал, с чего начать, чтобы Анхель понял и поверил. Пожалуй, лучше всего с пророчества умирающего монаха. Это докажет Анхелю, что перед ним не сумасшедший. Но сначала придется доказать, что он это он. Тот самый Эрасти Церна, который был ему больше чем братом, а не его сын или просто кто-то невероятно похожий…
Он знал, что его объявили святым. Это было бы забавно и трогательно, если бы за канонизацией не стоял человек, пославший его на смерть и получивший в доказательство отрубленные руки. Анхель научился извлекать выгоду из всего, даже из памяти друга. Живой Эрасти ему мешал, святой Эрасти, наоборот, был весьма полезен. Что ж, раз его объявили святым, он им будет. Он явится лучшему другу и поведает тому о грядущем Конце Света.
Император, особенно такой, как Анхель, может многое. Предусмотрительность и ум властителя Арции должны послужить всей Тарре. Эрасти был уверен, что поступает правильно, но святым он все же не был. Он ошибся в своих расчетах. Анхель не смог понять ничего, кроме того, что перед ним его бывший друг, избежавший смерти. Даже теперь Эрасти с ужасом вспоминает ту встречу.
Это случилось ночью с одиннадцатого на двенадцатый день месяца Зеркала. Было ясно и холодно, высоко в небе сияла Ангеза, звезда, которой он отныне клялся. Он спокойно шел по улицам спящего Мунта. Городская стража не бездельничала, просто она не могла его увидеть. Впервые за все эти годы он вернулся в город своей победы и своего разочарования и долго бродил по улицам, вспоминая себя прежнего. Было хорошо за полночь, когда он наконец вошел во дворец. Почуяли его разве что горгульи на крыше да атэвские каменные львы, но для них он был хозяином, а не врагом.
Императора стерегли хорошо, очень хорошо, по крайней мере по людским меркам. Да и по магическим тоже. Эрасти невольно хмыкнул, увидев чуть ли не дюжину магов в лиловых одеяниях и с Кристаллами. Никакая людская волшба не осталась бы незамеченной, но цепная собака учует вора, но не ветер. Он мог уничтожить всех стражей, но зачем? Наследство Ангеса было неисчерпаемо, но Эрасти не намеревался тратить впустую доставшуюся ему мощь, и не потому, что так советовал Ларэн. Отдав Черное Кольцо, эльф стал много слабее своего ученика. Церна знал это, но ему и в голову не приходило воспользоваться этим обстоятельством. Сила ему дана для спасения Арции и не может быть использована ни на что другое!
Где искать Анхеля, он знал. Тот всегда любил жить высоко, и массивная угловая башня, без сомнения, была выстроена по приказу императора и для императора. Эрасти бесшумно поднялся вверх по узкой витой лестнице, мимоходом усыпив нескольких стражников. Он не опасался, что Анхель позовет на помощь, скорее не хотел, чтоб их разговор был кем-нибудь подслушан. На самой верхней площадке никого не было. Это показалось странным, но не более того. Дверь была закрыта изнутри, но двери люди предпочитают делать из досок, и еще не выросло дерево, не подвластное эльфийской магии. Белый дубец не помыслил ослушаться, и Эрасти тенью ветра скользнул в покои друга.
Вкусы Анхеля изменились мало. Мало золота, много стали. Приемная, стены которой завешаны роскошным оружием, из нее две двери: закрытая, очевидно в спальню, и распахнутая, в кабинет. Император сидел за столом и что-то писал, склонив поседевшую голову. Он ничего не чувствовал и ни о чем не догадывался. Странно, Эрасти и не думал, что эта встреча так его взволнует.
Рядом со столом стояло глубокое обтянутое кожей кресло… Такое же было во дворце Пурины, в той самой комнате, где они в последний раз выясняли отношения. Он тогда сидел на ручке и, чтобы не смотреть Анхелю в глаза, вертел подаренное тем кольцо, странным образом похожее на Кольцо Ларэна. Черный камень и сталь! Вот и говори после этого о случайностях, хотя что может быть общего у простенького таянского мориона[85] и Черного камня, найденного Ангесом на тропах, доступных лишь богам.
Анхель наконец отложил перо и поднял голову. Годы, хоть и не прошли мимо императора Арции, не были к нему строги. Он по-прежнему напоминал добрый двуручный меч. В каждой черточке сурового узкого лица читались сила и непреклонность, а руки, как и тридцать лет назад, могли гнуть подковы и завязывать узлом железные прутья. Император решительно отодвинул написанное, и тут Эрасти его окликнул. Анхель вздрогнул и оглянулся. Церна, в глубине души обругав себя последними словами, коснулся рукой лица, позволив себя увидеть. Лучше бы он этого не делал. Лучше бы он вообще никогда не поднимался в эту башню!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});