Что-то вынудило Леонида очнуться. Он огляделся, не понимая, из-за чего прервалось чарующее погружение в воспоминания об утраченном эдеме. И лишь спустя несколько мгновений осознал, что в доме, где пьянствовали бандиты, воцарилась могильная тишина.
Вдруг Дрожжин заметил движение возле турника. Он не испугался, но от неожиданности отпрянул от прутьев.
― Не дергайся, — услышал он шепот, — это я, Валера.
Мгновение, и вот Кислов уже стоял возле клетки. Только сейчас Леонид почувствовал, в каком напряжении провел весь этот невероятно длинный день. Ноги, чуть не подогнувшись, стали ватными и он должен был схватиться руками за прутья, чтобы не упасть.
― Вот ублюдки! — выругался Кислов. — Все-таки не взяли тебя в дом. Мрази! Но хоть не убили, и то ладно. Ничего, сейчас я железину перепилю.
Отставной капитан достал из мешка лобзик, шустро разделался с дужкой замка, открыл клетку и выпустил Леонида на свободу.
― Что ж, держись за меня, сейчас пойдем отоспимся и будем новый план придумывать.
Дрожжин со своим спасителем уже почти миновали крыльцо бандитского логова, как внезапно в кирпичном здании послышался звук отодвигаемой щеколды, и дверь отворилась. Кислов напрягся, и в руке возник пистолет. В освещенном прямоугольнике показался пошатывающийся человек со скрипкой в правой руке и связкой ключей в левой. Увидев, что в него целятся, он поспешно поднял руку с ключами, показывая свои мирные намерения.
― Ты еще кто такой? — прошипел Валера.
Человек лишь покачал головой, что-то промычал, кинул ключи к ногам Дрожжина, согнулся и его стало рвать. Опустошив желудок, скрипач выпрямился и вымученно произнес:
― Как они могут пить такую мерзкую бодягу?
― Так кто ты такой? — повторил вопрос Кислов.
― Меня зовут Ян Заквасский, — сказал музыкант. — Не слышали о таком никогда?
― Что-то припоминаю, — недобро нахмурился отставной военный. — Ты, по-моему, из этих... В ролике еще снялся: «Почему я голосую за президента». Ну, ты, этот как его...
― Говно нации, — уточнил скрипач.
― Точно, — согласился Кислов после секундного раздумья. — Но хотя бы самокритично. Кстати, здорово играешь, мне за четыре квартала слышно было, и Саша моментально уснул. И этих мразей всех усыпил, просто шаман какой-то.
― Польщен, — без всякого выражения произнес Заквасский. — Должен признать, что сегодня вечером меня посетило вдохновение. И я узнал одну очень интересную вещь: никакая муза не сравнится по эффективности воздействия со смертью. Если бы понять это раньше! Я бы попробовал воссоздать угрозу для жизни перед каждым концертом...
― Угрозу? А ты людей убивать во сне не брезгуешь? — спросил Валера, доставая из-за пояса два заостренных штыря.
― Людей брезгую, — сказал Ян, — а людоедов нет.
― Ну тогда пошли. А ты, Лёня останься, думаю, помочь не сможешь, ведь на ногах не стоишь.
― Оставьте мне на утро Рамзеса, — могильным голосом проговорил Дрожжин, — убейте остальных, но главаря оставьте. Я буду судить этого гада, а потом расстреляю перед толпой.
― Ну, кажется, на завтрак их ожидает постядерный «Нюрнбергский процесс», — усмехнулся Заквасский, заходя в здание вслед за Кисловым.
Через некоторое время из двадцати бандитов в живых остался только главарь.
* * *
Из больницы, из морга, из приемного отделения, отовсюду к кирпичному двухэтажному зданию бомбоубежища стекался народ. Большая часть пришедших людей была изуродована, но еще не убита радиацией. С немым трепетом они взирали на невероятное: девятнадцать мертвецов, их хозяева, страшные, жуткие, всесильные, лежали вдоль стены с дырами в шеях, и рваные края ран уже стали черными от запекшейся крови, но самый страшный, самый жуткий, самый всесильный хозяин стоял на коленях перед молодым бородатым парнем с блестящим пистолетом в руке.
Рамзес выглядел жалко и униженно. За остаток ночи и начало утра он дважды, если не трижды успел обмочиться. Глаза, расширенные ужасом, больше не походили на свинячьи, в них читалась пронзительная мольба о пощаде. Главарь трясся всем телом, изредка повизгивая и выстукивая зубами дробь. Губы его дрожали, с них капала вязкая слюна, а по грязным небритым щекам катились крупные слезы.
― Открой пасть, — в гробовой тишине произнес Леонид и воткнул ствол австрийского пистолета в рот каннибалу. — И смотри мне в глаза.
Зубы скулящего людоеда застучали по металлу, из ноздри потекла зеленая сопля. Вчера, когда Дрожжин впустил тьму в свое сердце, наблюдая за разделкой старухи, огонь внутри не погас, но ледяной мрак заморозил пламя. И теперь настало время окончательного решения.
Нет, в этот миг он казнил не столько предводителя людоедов, оказавшегося трусливым ничтожеством, он стрелял в Орлова, который отнял у него любовь, он стрелял в Светлану, которая посчитала его слабаком, он стрелял в тех мерзавцев, что уверовали в полную безнаказанность, начав последнюю мировую войну, он стрелял и в тех отморозков, которые продолжили культ беспредела после ядерного погрома, он стрелял в себя, наивного и слепого глупца, верившего в свободу разума, он стрелял в человека, ибо человеком больше быть не хотел.
― Смотри мне в глаза! — сквозь зубы проскрежетал Дрожжин. — Я хочу видеть твою тьму!
Визг Рамзеса разнесся во все уголки площадки и ударил в каждого стоящего на ней. И этого звука хватило, чтобы окончательно заморозить пламя, когда-то пылавшее в сердце Леонида. Он нажал спусковой крючок. Ритуальное убийство свершилось.
Казалось, могильная тишина царила вечность, как вдруг из толпы выскочил Данила, злорадно скалясь он пнул мертвеца, и по-собачьи преданно заглянул в глаза новому господину. Но Леонид не оценил поспешную ретивость и ударил «Глоком» наотмашь. Мужичонка охнул и схватился за окровавленную морду, а потом рухнул навзничь.
И тут толпа ожила. Исторгнув озлобленный рык, люди кинулись на Данилу, который завывая от ужаса, попытался вскочить, но не успел: десятки рук обхватили его и принялись рвать на части.
― Держи Ксюху! — заорал кто-то. — Дави шлюху этого гада.
― Смерть гадам! — раздался еще один истошный вопль.
Человеческая масса накинулась на тех, кто особо рьяно выслуживался перед Рамзесом и его бандой, но расправа выглядела даже более мерзкой, чем действия самих бандитов... Среди суматохи смертей, в море людского неистовства, невозмутимость сохранили трое мужчин и одна женщина с красивыми пепельными волосами, стоявшая в отдалении и наблюдавшая за происходящим с нескрываемым отвращением.
― Вот ты, историк, — сказал Валера.
― Я географ, — отозвался Дрожжин.
― Ну ладно, географ, но все равно же образованный человек, — согласился Кислов, — скажи мне, как Наполеон укротил обезумевшую ораву, когда революция уже давным-давно победила по факту?
Леонид пожал плечами.
― А я тебе скажу: он угомонил их картечью, — отставной капитан взвел курок трофейного дробовика, найденного у каннибалов, и прицелился в голову мужика, оравшего громче всех.
Грянувший выстрел уложил двоих.
― Ты прирожденный вождь революции, — сказал Заквасский, поднял «Макаров» и открыл пальбу.
Дрожжин, недолго колебался и последовал примеру старших товарищей...
* * *
Следующую зиму после свержения Рамзеса пережили не все. И далеко не всегда люди умирали от морозов или голода, многие были казнены за рецидивы каннибализма, за воровство, за изнасилования, за драки... А летом Кислов обнаружил в одном из отдаленных районов на западе Таганрога небольшую общину выживших, всего из трех мужчин и пяти женщин. Эти люди не знали о чудодейственном секрете водорослей и потому были обречены. Однако им удалось привести из пригорода корову, нескольких овец и другую домашнюю живность, которая, правда, постоянно болела, но кое-как плодилась. После недолгих переговоров новенькие согласились присоединиться к нуклеарам. Впрочем, особого выбора им никто не предоставлял...