Наше появление доставило подводникам много беспокойства, добавило целый ворох проблем, поэтому утверждать, что они относились к нам с дружелюбной приязнью, было бы явным преувеличением. Когда на корабль, в котором предусмотрены весьма ограниченные «удобства» для сорока человек, прибывает еще пять офицеров, десять старшин и восемьдесят пять матросов, они всегда оказываются не ко двору. Причем мы являлись не только раздражающим фактором, наше присутствие таило в себе нешуточную угрозу. Из-за создаваемой нами тесноты и дополнительного веса подводная лодка испытала бы серьезные трудности в случае атаки.
Чтобы вместить нашу команду, торпедный отсек переоборудовали в спальное помещение, где люди могли спать только вытянувшись в струнку на узких деревянных скамьях, построенных вокруг торпедных стеллажей. Дифферентовка перед погружением стала ежедневным риском, потому что мы постоянно мешали команде подводников делать свое дело. Нам не хватало еды. Нам не хватало воды. Кроме того, привычные к надводным кораблям, мы были подвержены жестоким приступам клаустрофобии. Поэтому мы проводили большую часть времени на палубе, лежа на настиле и ежеминутно благодаря морского бога за то, что жара, наконец, ослабела.
Виковари, наше американское наследство, доставшееся от «Замзама», сидел на деревянной скамье, окружавшей пулемет на боевой рубке. Это место обычно оставляли для него из-за тяжелого ранения ноги, которое он получил восемью месяцами ранее.
Когда я подошел, он приветствовал меня с обычным дружелюбием, но потом, очевидно, понял по выражению моего лица, что у меня дурные вести, и его улыбка поблекла, стала немного растерянной. Американец явно предчувствовал нечто недоброе. Я подумал, что вполне можно было обойтись и без этого, но сделал все, как было приказано, и объявил:
— Германия и Соединенные Штаты Америки теперь находятся в состоянии войны. Отныне вы можете считать себя военнопленным.
Было 8 декабря 1941 года.
«Дорсетшир» отправил нас в странствия 1 декабря. Нам потребовалось три недели, чтобы добраться до островов Зеленого Мыса, где нас ожидали четыре итальянские подлодки, которые должны были пополнить спасательную флотилию и перевезти нас на последнем критическом этапе нашего путешествия домой. Отныне нам предстояло путешествовать в основном под водой, чтобы миновать Бискайский залив — зону усиленного воздушного и морского патрулирования англичан — и добраться до самой южной базы немецких подводных лодок — реки Жиронды, где нашла свой конец «Тиррана».
Рогге и я пожали друг другу руки, и я перебрался на плот, который повез меня на итальянскую лодку «Таццоли». Мы оба не радовались расставанию, но Рогге решил, что нам лучше расстаться «в интересах истории». Мы оба везли письменные записи о походе, но еще больше было ненаписанной информации. Если один погибнет, второй может уцелеть. И мы пожелали друг другу удачи. Человек по натуре оптимист. Он всегда считает, что с ним все будет в порядке, и желает удачи другому, чьи шансы не столь блестящи.
Когда мы подошли к «Таццоли», волнение усилилось. Покидая плот, я секунду помедлил, прежде чем ступить на палубу. И едва не лишился жизни.
Огромная масса воды накрыла меня с головой, на какое-то время оглушив, а в это время корпус «Таццоли» поднялся на волнах. Я услышал крик. Кто-то в ужасе показывал на нечто за моей спиной. Оглянувшись, я увидел ненавистную черную тень, несущуюся на меня, словно торпеда. Боль в раненой руке быстро вернула мне способность соображать, а паника добавила акробатической ловкости. Я и сам не заметил, как оказался на палубе субмарины.
Жизнь на итальянской подводной лодке оказалась весьма приятной. Любезный командир имел ценную коллекцию оригинальных печатных изданий — в основном это была французская эротическая литератуpa. Кормили здесь превосходно — восхитительными итальянскими деликатесами. Помещение также было просторным и очень комфортным. Но все это распространялось только на офицеров. Матросы жили в совершенно других условиях. Я был потрясен, увидев, сколь широка и глубока социальная пропасть между офицерским и рядовым составом итальянского военно-морского флота. Эта пропасть вовсе не понравилась нашим матросам, особенно когда они сравнили свои впечатления от скудного меню команды и наши — от офицерского меню. То, что на субмарине может быть два камбуза — один для офицеров, другой для матросов, с двумя коками и совершенно разным меню, было для всех нас внове. Но все согласились, что нет смысла слишком критиканствовать. Нам ли проявлять недовольство людьми, которые, грубо говоря, вытащили нас из задницы и теперь рискуют жизнью, чтобы доставить нас домой. А «Таццоли», несмотря на вопиющие классовые различия, был счастливым кораблем, и команда обожала своего командира Фекиа ди Коссато.
В первые дни пребывания на борту я вовсю наслаждался возможностью пользоваться капитанской библиотекой. Там были воистину уникальные книги. Я нашел одно издание, в котором приводилось подробнейшее описание всех видов китайских пыток.
За два дня до Рождества по кораблю прокатился ужасный шум. Это подводники, в некотором беспорядке, разбегались по местам согласно боевому расписанию. Я растерянно наблюдал за процессом. Командир отдавал быстрые приказы, показавшиеся мне слишком многословными. Насколько я понял, было замечено торговое судно, и субмарина собиралась атаковать.
Ко мне подбежал доктор с бутылкой шампанского в руке.
— Надо обязательно выпить шампанского за нашу победу! — с гордым оптимизмом заявил он.
Победу? Не отказался насладиться миром, подумал я. Меня позвали к перископу и позволили взглянуть в окуляры. Я мало что увидел и снова с тоской подумал о просторной палубе и мостике «Атлантиса», откуда обзор был ни в пример лучше. Я вежливо поблагодарил за оказанную честь и лихорадочно пытался найти подходящие слова, когда явно разочарованный итальянский офицер сообщил:
— Увы, это нейтральное судно. Идет с навигационными огнями. Испанец, наверное.
Но шампанское мы все равно выпили.
Пришло Рождество. Команда «Атлантиса» уже во второй раз после того, как мы покинули Германию, соорудила трогательную копию рождественского дерева из метлы, кусков проволоки и цветной бумаги. Нас всех охватила ностальгия, мысленно мы вернулись к другому Рождеству, которое мы праздновали на Кергелене, и к могиле нашего товарища, теперь казавшейся неизмеримо далекой. Мы думали о доме, который был уже близко и в то же время оставался далеким, поскольку был отделен от нас неизвестными опасностями. Мы находились в центре Бискайского залива и ожидали встречи со всеми силами британской блокады. И немцы, и итальянцы распевали рождественские песни. Я слушал их и размышлял о превратностях судьбы. Вспомнив «Тиррану», я невольно вздрогнул.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});