Как назло, погасла заслоненная облаками луна. Серебряное свечение сменилось непроглядным мраком.
Молодой вождь долго приходил в себя. Втягивал воздух через тоненькую трубочку губ, медленно, не до отказа, чтобы не захлебнуться. Сердце стучало так, что, казалось, все тело трясется, а камни на теле дрожат в такт его ударам.
Нет, нужно, что-то делать, иначе он просто задохнется под этой грудой. Сил оставалось совсем мало. Похоже, у него есть всего одна попытка. Надо хорошенько собраться.
Дыхание, наконец, успокоилось, а сердце больше не отзывалось эхом в пятках и плечах.
Что же, пора. Иисус поднатужился, медленно сдвинулся, привстал, еще и еще. Вот скользнул один из камней, что прижимал плечи, вот освободилась шея. Хорошо, но почему так медленно?
Валуны на спине не думали сдаваться, а силы быстро гасли.
Высоко в небе над Иисусом шла своя борьба. Полный месяц пытался показаться из-за туч. Вначале выбился краешек, что неуверенно замерцал на фоне движущихся облаков. Тучи поспешили разделаться с непокорным светилом, набросились скопом, но месяц, призвав на помощь ветер, опять вырвался наружу. Вот тучи разошлись чуть шире, полная половинка появилась в просвете, чтобы через миг выскользнуть серебряным солнцем и засиять во всей красе. Радужный ореол украсил мрачные облака, празднуя окончательную победу. Казалось, месяц подмигивал Иисусу: смотри, я смог, выбрался, а что же ты?
Иисус напрягся из последних сил: красное лицо вздулось буграми сосудов, на шее жилы задрожали так, словно собрались вот-вот лопнуть. Он уже почти стоял на четвереньках.
— А-а-а-а! — крик разорвал обоженное морозным воздухом горло. Спина выгнулась натянутым луком, но камни оказались тяжелее.
Неужели все напрасно? Ничего не выйдет? Моисей победит и на этот раз?
— Нет! — тело осело, словно шатер с подрубленной опорой, и Навин упал обратно на землю. Последнее, что он смог сделать — это перевернуться на бок. Голыши наказали упрямца болезненными ударами по ребрам, но в то же время Иисус почувствовал себя намного лучше. Несколько долгих мгновений молодой вождь не понимал, что изменилось, пока не почувствовал, что камни больше не зажимают грудь, и он может дышать! Легкие жадно наполнялись животворной прохладой. Вдох тянулся целую вечность и отзывался райским блаженством в руках и ногах, воздух вливал столько энергии, что Иисус чувствовал, как тысячи мурашек разносят силу ко всем мышцам.
В голове возникла небесная легкость, на очередном выдохе ноги сами ударили пружиной, плечи рванулись вперед, и тело змеей выскользнуло из-под каменной груды.
Юный камень вдруг почувствовал, как теплая подстилка потащила его вперед, выволокла из кучи собратьев, чтобы через мгновенье сбросить на холодную землю. Камень покатился вниз по склону, изо всех сил пытаясь зацепиться хоть за что-то на гладкой поверхности, пока не налетел на древний утес, дремавший на самом краю обрыва. Огромная глыба (то ли сестра, то ли племянница матери-скалы) спросонья рассердилась на дальнего родственничка и зло осветила мрак снопом искр, чтобы получше рассмотреть, кто не дает спать по ночам. Но юный камень так обрадовался встрече, что подскочил вверх, словно ребенок, и снова ткнулся в утес. Тут случилось непредвиденное. Глыба, что довлела над пропастью, наверное, с начала веков, внезапно дрогнула и сдвинулась на палец ближе к обрыву, опасно зависнув на краю. Ей почти удалось удержать равновесие, когда сверху налетел ветерок, тоже разбуженный ночным шумом. Хватило совсем слабого толчка, чтобы громадина не выдержала и рухнула вниз.
А в двадцати локтях от юного камня, что теперь гордо покоился на месте древнего утеса, стоял Иисус, покачиваясь на дрожащих ногах. Голыши из насыпи стучали друг о друга, постепенно успокаиваясь в вечной неподвижности, а Иисус не сводил дикого взгляда с каменного холма, что едва не стал его могилой.
Изодранные в лохмотья веревки все еще связывали руки за спиной, но Иисус больше не обращал на них внимания. Звериный рык слился с грохотом обрушившейся скалы и окончательно разогнал ночную тишину. Ветхая ткань старой рубахи не выдержала мощного рывка, и освобожденные руки молодого вождя взлетели над головой, приветствуя серебряный месяц. Тот по-дружески подмигнул в ответ.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сзади подскочил заспанный Моисей, но Иисус свалил его одним ударом…
* * *
Посерел край неба, вспыхнула отчаянным светом Утренняя Звезда. Ветер, угомонившийся было к полуночи, просыпался с рассветом. Он забрался в самую высь — выше облаков, схватил первый лучик, метнулся назад. Земля спросонья потянулась под ласковым прикосновением. Одинокое дерево приветственно взмахнуло ветвями и опять погрузилось в дрему. Ветру это не понравилось. Он надулся изо всех сил и пронесся холодным вихрем над землей. Сорванные с места камни покатились по склонам, чтобы через мгновенье отозваться далеким гулом со дна ущелий. Дерево проснулось окончательно и завертелось под резкими порывами, словно разминаясь перед долгим днем.
Иисус поежился: ветер крепчал, и голое тело совсем озябло. Рубаха, что надежно защищала от утренних заморозков все эти дни, теперь туго пеленала руки и ноги Моисея. Тот лежал, не двигаясь, и глядел на молодого израильтянина.
— Ну что, Осия, веришь теперь, что не просто вождю выбор сделать? Понимаешь мои мучения, когда не знал, как с тобой поступить?
В голосе учителя звучала ехидная насмешка.
— Или ты сейчас заповеди про себя повторяешь? Скрытый смысл ищешь, что поможет выход найти?
Иисус посмотрел на Моисея, и тот сразу умолк. Во взгляде ученика сквозил не липкий страх, не взрывной гнев, а тихая жалость, какой родственники награждают смертельно больных.
— Знаешь, Моисей, два дня назад, когда открылась правда об отце, я хотел убить тебя. Еще вчера больше всего желал, чтобы твое имя стерлось из памяти последнего еврея. А сегодня понял, что тебя невозможно ни убить, ни забыть. Моисею суждено жить вечно в благодарных воспоминаниях миллионов потомков тех, кого ты вывел из Египта, кого ты сделал навсегда свободными. И я не вправе, да и не в силах, отбирать у израильтян народного героя. Но я хочу, чтобы тебя запомнили именно таким: мудрым, решительным, свободолюбивым. Человеком, что подарил чудо общения с Господом. Вождем, что сделал наш народ избранным.
Утренний ветерок нашел новое развлечение. Он с разбегу налетел на шевелюру Иисуса, черные локоны встрепенулись не хуже ветвей дерева. Но ученик не обратил внимания на проказника, продолжая говорить:
— А ведь есть и другой Моисей. Тот, кто безжалостно расправился со всеми непокорными, включая верных помощников. Кто, не моргнув глазом, послал на смерть простых людей, только для того, чтобы остальные никогда не прознали о дешевых трюках и хитроумных манипуляциях. Кто казнил невинных израильтян, чтобы не пошатнуть свой авторитет.
Черные очи Моисея не отрывались от Иисуса. Казалось, он впервые видит настоящий облик ученика.
— Еще год-два, и евреи доведались бы об этих злодеяниях. И знаешь, что тогда бы случилось, Моисей? Они бы прокляли тебя. Сначала тихонько, шепчась по углам, со временем — громче и громче, после твоей смерти — открыто и шумно. А заодно бы радостно растоптали все, к чему ты стремился. Включая внутреннюю свободу, о которой решили бы, что это — сказка, придуманная для прикрытия твоих изуверств.
Моисей делано закатил глаза, но Иисуса это не смутило.
— Что не веришь? А ведь такова доля всех великих людей и империй. Что ты знаешь о Саргоне, что правил Аккадией еще тогда, когда даже деда Пепи Первого на свете не было? А о самой Аккадии? Что случилось с могущественными империями Хуфу и Хефрена? Куда делись мудрые амориты после смерти Хаммурапи? Молчишь?
Податливая прическа Иисуса быстро наскучила беззаботному ветерку. Он попробовал пройтись по голове Моисея, но лишь оцарапался о седую шапку жестких волос. Старый вождь даже не шелохнулся, внимая словам молодого израильтянина.