Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Прошло еще сколько-то ленивых секунд, неповоротливых минут. Он пытался уйти в себя, направить все внимание вовнутрь, но его отвлекал и притягивал заветный проем ворот. Никто из братьев так к нему и не приблизился. Люди просачивались во двор мучительно медленной и слабой струйкой. Оглянувшись, он увидел лица, отмеченные печатью того же приглушенного беспокойства, которое испытывал и сам. Позади него стояли Вульф, Вольф и Вильф. Вольф как раз спрашивал у него, как следует обращаться к Папе, когда разразились крики.

Это случилось впереди, возле входа. Рассерженные лица обращались в ту сторону, где порывисто колыхалась серая ряса, похожая на его собственную и, вероятно, зацепившаяся за чью-то накидку. Потом накидка исчезла — вернее, сгинул с глаз ее владелец, — и Ханс-Юрген увидел, что та серая ряса принадлежала Герхарду, который яростно расталкивал других просителей, пробиваясь вперед. Казалось, вся толпа возмущенно вскричала, когда стоявший впереди Ханно протянул Хансу-Юргену руку и потянул за собой. Он едва успел ухватить Вольфа за капюшон рясы, прежде чем все монахи начали цепочкой продвигаться вперед, бесцеремонно протискиваясь сквозь толпу к воротам, где Герхард наорал сначала на двоих стражников, а потом и на священника, который, кивая, отошел в сторону. Ханс-Юрген, пробираясь вперед, продолжал удерживать Вольфа, Флориан, кажется, ухватил двоих остальных и следовал за ним по пятам. Но толпа поняла теперь, что именно происходит. Какая-то старуха обрушилась на него с бранью. Кто-то яростно пихнул его промеж лопаток, и он едва устоял на ногах. Когда они тоже прошли под сводом ворот, отец Йорг старательно выговаривал свое имя, чтобы священник лучше мог его разобрать: «Йо-орг с У-у-узе-дома…» — двое стражников отталкивали тупыми концами своих пик остальных просителей, а Герхард с самодовольным видом пояснял Георгу: «Ладно, кому-то надо было это сделать, иначе мы простояли бы здесь весь день…» Кто-то плюнул на Вильфа, и тот плакал. «Мы расскажем об этом Папе, когда его увидим», — мстительно пообещал Вольф.

Людей во дворе было едва ли меньше, чем снаружи, но здесь они выглядели спокойнее: прохаживались небольшими группами, поглядывали на лоджию или отдыхали в тени колоннады. Некоторые спали. Через широкий и высокий проезд в южной стене квадратного двора доносилось ржание, тянуло запахом конского пота, и время от времени конюхи в ливреях, похожих на форму стражников, выводили оттуда чью-нибудь лошадь, уже оседланную. Так все происходило внутри; гомон же, стоявший на пьяцце, стал немного резче по тону, когда братья пробрались сквозь ворота. Священник с гроссбухом исчез, а стражники мотали головами, загораживая вход пиками.

Когда они вошли, бóльшая часть двора была в тени, но время шло, солнце взбиралось все выше, и тень начала убывать. Входом во дворец служила тяжелая двустворчатая дверь, покрытая фантастической резьбой. Она оставалась закрытой. Ханс-Юрген подавлял острое желание расхаживать по двору. В желудке у себя он ощущал пустоту и легкую дрожь. Йорг стоял немного поодаль от остальных, на самом солнцепеке. Другие просители наблюдали за ним с любопытством. Лицо у него было спокойным и собранным, а взгляд, казалось, устремлялся в никуда. Ханс-Юрген вспоминал о тех случаях, когда видел у него такое выражение. Это было в ночь обрушения церкви. И в ночь смерти настоятеля. И на следующий день. Как мог он сомневаться в этом человеке? Разве его собственная вера настолько слаба? Вот ведь теперь тот булавочный укол света, который усмотрел их приор, превратился в целое пылающее солнце. Вскоре их проведут в прохладу дворца, и там их будет ожидать он — сам Папа.

— Из духовенства, а?

Этот голос заставил его вздрогнуть. Обернувшись, он обнаружил, что к нему обращается морщинистый старик, сощурившийся от солнца. Ханс-Юрген кивнул ему.

— Как вы только пробрались? — продолжал тот. — Монахов обычно сюда не пускают. Во всяком случае, не часто.

— Мы проделали сюда весь путь от Узедома, чтобы обратиться с прошением к его святейшеству, — с доброжелательной улыбкой ответил Ханс-Юрген. — Уверен, что он нас, по крайней мере, примет.

— Вот как? — воскликнул старик, рассмеявшись. — Но ведь это совсем другая история. Я удивляюсь тому, как вы оказались здесь.

— Мы здесь для того, чтобы подать свое прошение, — сказал Ханс-Юрген, уже гораздо суше.

— А! Одно-единственное прошение. Вот как вы здесь оказались. Зачем возиться с тридцатью просителями, если можно обойтись одним и его двадцатью девятью товарищами? Да, так оно и есть. Ушлые парни, эти клирики. Меня зовут Батиста, если вам угодно это знать — или даже если не угодно.

В это мгновение раздался внезапный крик, и почти все из людей, прислонившихся к стенам и колоннам, улегшихся на землю или стоявших небольшими группами, как один принялись взывать к пустой лоджии наверху. Около дюжины человек бросились к воротам дворца.

Батиста небрежно огляделся вокруг.

— Ложная тревога, — бросил он. — Немного погодя привыкнете.

Шум утих так же быстро, как и начался. Батиста уковылял прочь. Три женщины окружили под колоннадой мужчину в странных пурпурных одеяниях и осыпали его насмешками: «Как, тот самый приор из Минервино? Знаменитый? Ладно, ваше минервинство, позвольте поцеловать вашу задницу, раз уж вы не желаете поцеловать мою…» Тот яростно на них замахивался, но без всякого толку. Ханс-Юрген снова посмотрел на приора. Тот стоял в одиночестве, совершенно неподвижно. Большинство монахов сидели на плитах, прислонясь спиною к стене и обмахиваясь чем-нибудь. Вульф, Вольф и Вильф играли во что-то вроде чехарды. Двое метали в стену мелкие монеты, и тот, кто мог растопыренной ладонью дотянуться от своей монеты до монеты противника, оставался в выигрыше. Нетерпение не выходило пока из берегов. Минуты упрямо капали и капали, растекаясь по двору лужей, и счета им не было.

Он медленно прошелся вдоль одной из сторон двора и обратно, до стены дворца, повернулся, снова направился к пьяцце. Герхард, Ханно и Георг молча сидели рядом, и всякий раз, проходя мимо них, он чувствовал на себе их внимание, отзывавшееся чем-то вроде покалывания в воздухе. После поражения, которое Герхард потерпел в здании капитула, поведение его изменилось. На протяжении всего путешествия, перенося все его тяготы, постоянную сырость и холод, ужасающую пустоту гор, он держался с непоколебимой простотой и на все вопросы, кроме самых очевидных, отвечал: «Я умею лишь строить», или: «Мне известно, как обращаться с камнем и деревом, и больше ничего», или просто разводил руками, словно покрывавшие их шрамы и мозоли были стигматами, освобождавшими его от расспросов. Как понимал Ханс-Юрген, это было только временным отступлением. Герхард не отрекся от прежних своих воззрений и не выказывал никаких признаков раскаяния. Он сомневался, он интриговал — и оказался не прав, ибо теперь они находились в самом Риме; стоит лишь немного забежать мыслями вперед, и можно представить себе зал аудиенции с троном посреди него, а на троне — человека, не имеющего себе равных во всем христианском мире. Папа, говорит сам себе Ханс-Юрген, так и этак осмысливая огромность этого понятия, грезя наяву и не особо задумываясь, когда увидит Папу воочию.

Потом он припомнит последовательность звуков более точно — шуршание и скрип, быстрые шаги и хлопанье дверей, а потом — невообразимый гомон, при котором он оглянулся и увидел, что двери открыты и в них стоит человек в черном одеянии, окруженный все теми же швейцарскими стражниками, все с тем же гроссбухом в руках, рот у него открывается и закрывается, но из-за криков ни единого слова не слышно, что-то вылетает из двери, не один, а целых пять, нет, шесть раз, и все просители напирают друг на друга и толкаются, чтобы оказаться ближе. Потом крики стали озлобленными и наконец сменились стонами разочарования, раздались возгласы: «Нет! Нет!» — но двери уже закрывались, и во внезапной тишине раздался их глухой грохот, когда они захлопнулись. Продлилась эта тишина всего одно мгновение, а затем сгрудившаяся у дверей масса распалась на отдельных людей, ворчащих и причитающих. Один человек плакал навзрыд.

Они побрели к сводчатым воротам, обратно на пьяццу, и Хансу-Юргену пришлось проталкиваться через них, чтобы добраться до приора. Монахи сгрудились вокруг Йорга, переводя взгляды с него на закрытые двери, затем на проходящих мимо просителей — и опять на него. Но их приор молчал, пребывая в том же недоумении, что и они. Ханс-Юрген почувствовал, что его предплечья коснулась чья-то ладонь, — это был Батиста.

— Что, не повезло? Надо бы вам действовать ловчее.

— Но… его святейшество?.. — начал было Ханс-Юрген.

— Это был его секретарь, — фыркнул Батиста. — Его высокомогущество редко когда спускается сюда самолично. — Он показал позвякивающий мешочек. — Двадцать сольдо, однако. Совсем неплохо.