и отправились через Париж в Мадрид и Гренаду, а затем в Йеген[1004]
, где они гостили у Джеральда Бренана[1005]
с 5 по 13 апреля. На обратном пути Бренан сопровождал их в Альмерию, Мурсию и Аликанте; затем они посетили Валенсию, Монтобан[1006]
и наконец Париж, куда прибыли 22 апреля. Леонард вернулся в Лондон 24-го, а Вирджиния – 27 апреля. Во время их отъезда Ванесса Белл и ее семья гостили в Монкс-хаусе.
11 мая, пятница.
Длительный перерыв заслуживает отдельной строки, иначе я вряд ли о нем вспомню. Не каторжных ли мне трудов стоило написать «В Испанию» для первого номера «Nation»[1007]? Не я ли сижу и жду, как обычные жены, пока Л. «вернется из офиса». Меня раздражает быть похожей на других жен. А вот и он! Нет, черт возьми, это ушла Нелли. Как я обычно говорю, мне некогда вдаваться в подробности путешествия, храмов, Бренана, Испании, Парижа и так далее[1008]. Я задержалась в Париже, чтобы взглянуть жизни в лицо. Да, я пришпориваю себя по бокам и вижу, с какой грацией беру препятствия. Я таким образом «взяла» Джейн [Харрисон] и Хоуп [Миррлиз], но больше ничего, кроме французского языка, который я позорно провалила и теперь должна выучить, если хочу в будущем уважать себя. Я намеревалась использовать этот дневник, чтобы восстановить силы после двухнедельного разгула, связанного с журналистикой, делами «Nation» и т.д. Нужно составить план работы. Но пока ограничусь описаниями. Марджори [Джуд] прекрасно справляется, и об этом косвенно свидетельствует то, что мы почти перестали замечать ее акцент. Работай она плохо, он был бы невыносим. Печать идет полным ходом.
На днях у нас ужинал Морган. Мы пытались уговорить его на £10 за 1000 слов. «Но я не хочу £200 в год, – сказал он. – Смею заметить, я мог бы потратить их, если бы они у меня были, но мне они не нужны». Так чем же еще его соблазнить? К тщеславию апеллировать бесполезно. Да и принципов у него нет. Люди, которых он уважает, считают, будто с Массингемом плохо обошлись. Как бы то ни было, Морган не намерен писать ни для нас, ни для Дезмонда, который платит четыре фунта вместо десяти. Он аскетичен и почти святой. Надавить на него не вышло. И мы пока не чувствуем, что «Nation» – плоть от плоти нашей. Однако все может измениться. Мы для этого усердно работаем. Есть в газете определенный соблазн и привлекательность. Перевешивают ли они недостатки, я пока не понимаю. Мне нравится, что можно самой выбирать книги. А вот власть над рецензентами меня не очень радует. Возможно, я немного злопамятна. Люди толпятся, суетятся и подгоняют с работой. Забавно теперь говорить: «Не волнуйтесь, вы от меня ничего не получите». Как же часто я бывала на их месте. Но эта мелкая радость. Боюсь, что «Чтение», похоже, опять придется отложить в долгий ящик. Сейчас я не могу позволить себе не зарабатывать. Одна статья в месяц стоит £15 или около того. И она занимает именно то время, которое я бы потратила на роман. И все же надо уделять немного внимания «Чтению», чтобы хоть как-то следовать плану. Работаю над греческой главой. Кстати, не почитать ли немного по-гречески? Сейчас, как мне кажется, я могу лишь сделать набросок, но периодически буду наполнять его содержанием. Или, может, погрузиться в ранних елизаветинцев, о которых я ужасающе мало знаю? Что происходило между Чосером и Шекспиром? Думаю, это можно взять за основу. Делать заметки и, если представится возможность, добить Пэстонов и Чосера. А еще можно почитать «Троила и Крессиду» [пьеса Шекспира], но нет желания.
13 мая, воскресенье.
Любопытно, что я пишу этот дневник, когда не могу сконцентрироваться на чтении. Сегодня я разбираю старые письма, наполовину деловые; часы пробили семь, и у меня есть 15 минут, которых ни на что другое не хватит. Могу попытаться написать портрет. Карин была здесь вчера с Энн. Адриан совершенно разбит психоанализом[1009]. (Надолго прервалась из-за вопросов о печати.) Его душа разорвана на части ради будущего восстановления. Доктор говорит, что он – сплошная трагедия, и заключается она в том, что Адриан совершенно не способен активно наслаждаться жизнью. Возможно, это моя вина. Мы должны были быть командой, а я цеплялась за старших. Вот он и поник, побледнел, оказался придавлен напором бойких братьев и сестер. Карин говорит, что через три месяца мы увидим большие перемены. Однако Ноэль [Оливье] справилась бы лучше, чем любой из этих врачей. Правда в том, что моей невестке Карин, как она сама призналась, «не хватает человечности, хотя вы, должно быть, и так заметили», а еще она, будучи глухой, не способна засеять заливные луга в Адриане. Как, впрочем, и я. Если бы мать была жива, если бы не влияние отца – ох, это слишком высокопарно, чтобы называться трагедией. Энн похожа на Адриана: она такая же бледная, худая, чувствительная, с длинными холодными пальцами, которые я везде узнаю. Со своей стороны скажу, что я сомневаюсь, будто семейная жизнь обладает всей той силой зла, которую ей приписывают, а психоанализ – само добро. Мне понравилась Карин, и я пожалела ее, но потом почувствовала себя какой-то подавленной, но сейчас не об этом.
Морган сказал, что они с Мортимером на днях обсуждали романистов и согласились, что Лоуренс и я – единственные, чье будущее их интересует. Они с волнением ждут мой роман, который я хочу назвать «Часы». Это воодушевляет. Как ни странно, я получаю похвалу от сверстников и молодежи, но никогда – от стариков, которые, как говорится, снисходительно подбадривают нас со своих пьедесталов.
4 июня, понедельник.
Не могу не упомянуть Гарсингтон[1010]. Тридцать семь человек за чаем; кучка молодых людей не толще спаржи; хождение взад-вперед, туда-сюда; комплименты, знаки внимания, а потом эта скользкая грязь, которая меня сейчас интересует больше всего. Меня одолевает отвращение к людям, к их неискренности и тщеславию – утомительный и довольно мерзкий разговор с Оттолин прошлым вечером лег основу нынешнего недовольства, – а потом еще чувство, что удовольствие и радость смешались в моем сознании с презрением и горечью. Ее эгоизм непомерен. «Я гораздо более чуткая, чем большинство людей», – сказала она Джулиан; первая половина фразы звучала ужасно серьезно. Она возвращается к этой теме, то есть к самой себе, снова и снова. Вранье Оттолин перешло все границы. И все же в субботу вечером она меня порадовала. Несколько минут назад я четко понимала, что хочу сказать, а теперь не могу написать.
Мы с Литтоном