Читать интересную книгу Детектив Франции 7 - Дидье Дененкс

Прежде чем покинуть помещение, закрываю за собой трап, и тут мое внимание привлекает деталь, которую я в прошлый раз не заметил. От псевдовесов отходит тонкий электрический шнур. Он проложен в щели, выдолбленной в полу, и заметить его практически невозможно, если у вас не орлиный взгляд. Но это как раз мой случай, о чем создатели данного чуда техники, конечно, не догадывались. Шнур пропадает в стене, и мне чертовски интересно проверить, куда он меня приведет. Это след, да еще какой! Держу пари: предо мной не что иное, как сигнализация, призванная предупредить кого надо, что в тайник лезут без приглашения. Вот только кого надо? Компера, надо полагать? Все-таки гараж принадлежит ему. Стало быть, он знал, что у него побывали визитеры.

Выбираюсь из сарая и осматриваюсь. Ближайшее строение — низенький одноэтажный домишко справа. Иду к нему и звоню. Молчание. Мне не привыкать — жду. Минуту спустя различаю звук шагов. Открывает парнишка, низенький и тощей, как жокей. Руки его болтаются едва ли не ниже колен, а выражение лица — как у человека, который месяц назад продал вам тонну гнилой редиски и вдруг обнаруживает, что вы сидите напротив него в автобусе. Смотрит так, будто мы давно знакомы и меньше всего он ожидал увидеть здесь именно меня. Чего это он?

— Ба! — восклицаю я, всмотревшись попристальнее. — Старина Три Гроша!

Конечно, я его знаю. Маленький бродяжка с Монмартра. Деловым стал в том возрасте, когда его сверстники еще читали неприличные журналы и ухаживали за подругами своих матерей. Торговал кокаином, потом пустился в спекуляцию оружием, но все по мелочи. За это и получил свое прозвище. Ну, и еще за рост. Помню, однажды при задержании мне пришлось его слегка пристукнуть, чтобы не дергался. Он мычал, как теленок — при его субтильности это лишь усиливало впечатление, что я ударил ребенка.

И вот он стоит в дверях — бледный, взволнованный, кадык ходит ходуном. Не сомневаюсь: он предпочел бы увидеть жандарма, ростовщика или даже своего исповедника, чем блистательного комиссара Сан-Антонио. Я вталкиваю его внутрь, вхожу сам и каблуком захлопываю дверь. Оказываюсь в узенькой прихожей, пропахшей прокисшим супом. Направо сквозь открытую дверь вижу комнату, которая, судя по всему, служит одновременно спальней, кухней, гостиной, столовой, а при случае и борделем. В ней воняет табачным пеплом, шлепанцами, кислятиной и прогорклым салом.

— Тут и живешь? — интересуюсь я.

Три Гроша немного приходит в себя.

— Чем обязан вашему визиту? — осведомляется он, силясь улыбнуться. Без особого, впрочем, успеха. Так, наверное, улыбается человек, когда ему вскрывают живот.

— Догадайся, — предлагаю я. У этих парней обычно такая биография, что простенький вопрос вроде этого производит в их мозгах полный кавардак.

— Я… я не знаю… — бормочет он, багровея, как пылающая головешка. — Положа руку на сердце, господин комиссар, — моя совесть чиста. Ей-богу!

— Ну прямо маленький святой Жан, — ухмыляюсь я, усаживаясь в кресло, которое жалобно стонет под моим весом. Так ты, стало быть, решил лионцем заделаться? Не больно-то шикарный городишко, не находишь? Да еще местечко выбрал — сплошное веселье. Особенно это кладбище напротив… По парижской суете не тоскуешь?

Он напряженно улыбается, ожидая, что лихорадочно работающие мозги подскажут нужную мысль — я прямо вижу, как они шевелятся. Но напрасно — ничего не придумывается.

— Так что ты тут поделываешь, Три Гроша?

— Я работаю… — лепечет он.

— Браво! И в какой же области, если не секрет?

— Я коммивояжер.

— Что же ты продаешь, сокровище мое? Поделись со старым знакомым. Святые картинки? Или, может, «томпсон» с укороченным стволом?

— Вы ошибаетесь, господин комиссар. Я чист.

— Как зовут твоего шефа? Случаем, не Компер?

Его кадык застывает, потом медленно опускается, будто он его проглотил.

— Что вы… но… я…

Чтобы прочистить ему мозги, я отвешиваю ему удар — легкий, но этот слабак тут же валится, как сноп.

— О, господин комиссар, — бормочет он, поднимаясь на ноги, и глаза его наполняются слезами.

— Опять то же самое, — замечаю я. — Стоит прищемить пальчик, и ты уже хнычешь, а?

— Что я такого сделал?

— А это я тебе с удовольствием объясню, мой ангел. Сделал ты то же самое, что один французский король, — помнится, его звали Филиппом Красивым. Фальшивую монету.

Это зрелище стоило бы показать по цветному телевидению. Щеки у парня стали светло-зеленого цвета и ввалились, губы побелели. Он съежился, как котлета в забегаловке.

— Я… я… я… — залепетал он.

— Не ты один, конечно, — кивнул я. — На это ты не способен. Но в деле ты участвуешь, это точно. — Достаю из кармана сотенный билет и читаю текст, напечатанный в нижнем углу: — «Подделка карается пожизненной каторгой». Слышишь, малыш? Тут так и написано — «пожизненной». Это тебе о чем-нибудь говорит?

Похоже, Три Гроша слегка приходит в себя.

— Не знаю, о чем это вы, — упрямо заявляет он.

Раздумываю, не стукнуть ли его еще разок, но по здравом размышлении отказываюсь от этой мысли. Что с него возьмешь? Разревется, вот и все дела. Терпеть не могу, когда взрослый мужчина плачет. Слезы труса. К тому же историей с фальшивыми деньгами я его и так неплохо пристукнул. Попробуем теперь зайти с другой стороны.

— Пожизненная каторга, Три Гроша, — штука, что и говорить, невеселая. Но есть кое-что и похуже для здоровья. Гильотина, например. Как считаешь?

— А никак. Вы же знаете, господин комиссар, я в мокрые дела не лезу.

Знаю, конечно. Я ведь уже говорил вам: Три Гроша — всего лишь шестерка. Ничего не поделаешь: есть люди, которые покупают «роллс-ройсы», и люди, которые их обслуживают. Но это между нами. Пока что я разыгрываю наивность.

— Понятия не имею, малыш. Точнее, знаю, что твой Компер сыграл в ящик. Аккурат в той хибаре, что рядом с твоей. Такая, понимаешь, неприятность: ему пуля в чердак залетела.

Три Гроша подскакивает, как карп на сковородке.

— Мертв?! — восклицает он.

Что исчерпывающе доказывает — для меня, по крайней мере, — о смерти Компера он не знал.

— Мертв… — обалдело повторяет он.

— Именно, — подтверждаю я. — Причем, заметь: погиб он из-за тебя. Сигнализация-то к тебе ведет — скажешь, нет? Я, когда в половине двенадцатого туда полез, ее по нечаянности и включил. Ну а ты, известно: чуть что не так, начинаешь выкручиваться. Тут же предупредил либо Ком-пера, либо кого другого. Я так думаю, что именно кого другого. Этот другой туда заявился, обнаружил, что в тайнике побывали, и уж сам вызвал Компера. Там они и объяснились по-крупному. Я даже догадываюсь, по какому поводу. Из-за того, что шеф твой от большого ума заявил о краже своей машины. Решил таким образом обезопасить себя на случай провала. Остальные, понятно, узнали об этом только сегодня — вот и представили ему счет.

Замолкаю, вытирая потный лоб. Великолепный пролетарский пот! Что и говорить, потрудился я на славу. Выкладывал я все это, естественно, для себя, чтобы упорядочить мысли, — не для Трех Грошей же мне было распинаться! Вот уж, действительно, последняя тварь, созданная Господом! Однако информацию в себя всосал, как свинья помои, — интуиция у этого подонка о-го-го! Видели бы вы его после того, как я закончил монолог! Можно было подумать, что к нему подключили вибратор. Надо было ковать железо, пока горячо.

— Так что, дорогуша, оставшиеся тебе годы ты проведешь на каторге, — заключил я. — Там и будешь сидеть, пока не растаешь, как килограмм масла, пересекший пешком Сахару.

Ноги его не держат — он буквально падает на стул. Настоящая тряпка, человеческий ошметок. Решаю добавить кое-какие детали в нарисованную мною пессимистическую картину.

— Ты не волнуйся, Три Гроша, без внимания тебя там не оставят. Я шепну, кому надо, пару словечек.

— Умоляю, господин комиссар, поверьте: я здесь ни при чем. В мои обязанности входили только поездки.

— Что за поездки? Куда?

Охотнее всего в этот момент я бы запечатал себе пасть собственным кулаком, но было уже поздно. Черт, не удержался! Сорвалось! От усталости, не иначе. Золотое правило: нельзя перебивать клиента, если он начал колоться. Он может сообразить, что ты ни черта не знаешь, а просто берешь его на пушку. Так и произошло. Три Гроша запнулся и уставился на меня, моргая, как каменный карп. «Поездки…» — задумчиво повторил он, витая мыслями где-то совсем в другом месте.

Тут я не выдерживаю, хватаю его за грудки и швыряю прямо в кухонный буфет. Он приземляется точно на полку. Колокольный звон рассыпающихся на мелкие кусочки стекол напоминает мне пасхальное утро. С верхних полок ему на голову сыплется посуда. Он оглушен, окровавлен, задыхается, плачет и стонет.

Подхожу к раковине, наливаю в миску воды и выплескиваю ему в физиономию. Три Гроша очухивается.