Читать интересную книгу Сильвия и Бруно - Льюис Кэрролл

Прислушавшись, я с удивлением обнаружил, что леди Мюриэл почти слово в слово повторяет причитания бедной малышки Сильвии, горько рыдавшей над убитым зайцем. А может, эта очаровательная крошка-фея перед самым своим возвращением в Сказколандию оказала некое мистическое влияние на леди, которую она так нежно любила? Поначалу эта мысль показалась мне совершенно нелепой. Но «есть многое на свете и на небе, Что и не снилось вашим мудрецам», не так ли?

— Бог желал, чтобы она стала прекрасной, — прошептал я, — и она такой и стала… Поистине, Божий Промысл совершается всегда! — С этими словами я поднялся и, откланявшись, удалился. Дойдя до ворот графской усадьбы, я прислонился к стене и залюбовался закатом, пробудившим во мне столько воспоминаний, иногда счастливых, нередко — печальных. Вскоре вернулась и леди Мюриэл.

Она уже успокоилась и взяла себя в руки.

— Проходите, — заговорила она. — Отец будет очень рад вас видеть!

Когда мы вошли, пожилой джентльмен с улыбкой поднялся мне навстречу. Однако он владел собой далеко не так, как его дочь, и когда мы обменивались с ним рукопожатиями, слезы так и струились по его щекам.

Мы были слишком взволнованны, чтобы говорить о светских пустяках, и, усевшись, немного помолчали. Затем леди Мюриэл позвонила, чтобы нам подали чай.

— Вы ведь любите пить чай в пять, не так ли? — обратилась она ко мне с той радушной шутливостью, которую я так хорошо помнил, — хотя ваш лукавый ум и не сможет повлиять на закон всемирного тяготения, чтобы заставить чашки улететь в космос хоть чуточку быстрее, чем чай!

Эта реплика и задала тон нашей беседе. По взаимному молчаливому согласию на нашей первой встрече мы избегали мучительных для леди Мюриэл воспоминаний, наполнявших наши мысли, и болтали как беззаботные дети, не знающие ни горя, ни печали.

— А вы никогда не задавали себе вопрос, — начала леди Мюриэл, как говорится, a propos — ни с того ни с сего, — в чем заключается главное преимущество человека перед собакой, а?

— Признаться, нет, — отвечал я, — но мне кажется, у собак тоже есть известные преимущества перед людьми, верно?

— Вне всякого сомнения, — отвечала она с насмешливой улыбкой, которая так шла ей. — А что касается человека, то главное его преимущество перед собакой заключается в том, что у него есть карманы! Эта мысль пришла мне в голову — нам, я хотела сказать, — не далее как вчера, когда мы с отцом возвращались с прогулки. Так вот, нам встретилась собака, которая несла домой кость. Понять не могу, зачем она ей понадобилась: на ней не было ни клочка мяса…

В этот момент мне пришла в голову странная мысль, что все это я уже когда-то слышал, и я ожидал, что следующими ее словами будут: «Может быть, она решила устроить себе запас на зиму?» Но леди Мюриэл произнесла: «И отец отпустил изящную шутку насчет pro bono publico[32]. А собака, услышав ее, положила кость на землю — вовсе не потому, что ей пришелся не по нраву каламбур, который как раз был в ее вкусе, а просто чтобы дать отдохнуть челюстям. Бедняжка просто устала! Мне было ее так жалко! Так вот; не хотите ли вступить в учрежденную мной Благотворительную Ассоциацию обеспечения собачек кармашками? Вам ведь не понравилось бы, если бы вам приходилось носить свою трость в зубах, верно?»

Я решил проигнорировать трудный вопрос о том, есть ли raison d'etre[33] пользоваться тростью тому, у кого вообще нет рук; мне почему-то вспомнился один забавный эпизод, свидетелем которого я оказался и в котором тоже участвовала собака. По причалу рядом со мной шагали какой-то джентльмен с женой и ребенком и огромная собака. Чтобы позабавить малыша — я так полагаю, — джентльмен положил на землю свой зонт и легкий зонтик жены и отправился на другой конец причала, откуда и послал собаку за якобы забытыми вещами. Я наблюдал за происходящим. О, это оказалось забавное зрелище! Собака мигом примчалась за зонтиками, но столкнулась с неожиданными трудностями. Она тотчас взяла зонт в пасть, а вот что касается зонтика… Ее челюсти были разинуты слишком широко, и зонтик упорно не желал держаться в пасти. После двух или трех неудачных попыток собака села рядом и задумалась.

Затем она положила зонт и взялась за зонтик. Чтобы зажать зубами зонтик, было незачем раздвигать челюсти слишком широко. После этого собака взяла в пасть зонт и с торжествующим видом бросилась нагонять хозяев. Не было ни малейших сомнений в том, что она действовала разумно.

— Совершенно с вами согласна, — отвечала леди Мюриэл, — но эту точку зрения едва ли разделяют ученые ортодоксы, низводящие человека до уровня примитивного животного! Они ведь проводят четкую границу между Разумом и Инстинктом, не так ли?

— Да, такова была господствующая точка зрения, но — целое поколение назад, — вмешался Граф. — Признание человека всего лишь разумным животным опровергает незыблемые религиозные истины. Человек даже обладает известной монополией в этом смысле; например, только он обладает даром речи, позволяющим ему — посредством пресловутого «разделения труда» — пользоваться плодами труда других. Но мнение, будто мы обладаем монополией на Разум, давно и решительно опровергнуто. И, как видите, от этого не произошло никакой катастрофы. Как говорили наши старинные поэты, «Бог — там же, где и был».

— Большинство верующих людей сегодня могли бы согласиться с епископом Батлером, — заметил я, — и не стали бы опровергать ход его рассуждений, хотя это напрямую ведет нас к выводу о том, что и у животных есть некое подобие души, сохраняющееся после смерти тела.

— О, как бы мне хотелось, чтобы это было правдой! — воскликнула леди Мюриэл. — Хотя бы в отношении душ наших бедных лошадок. Мне иной раз приходит мысль, что если что-то и может помешать мне поверить в абсолютную справедливость Божью, так это страдания лошадей. Они ведь страдают совершенно безвинно и без всякого «воздаяния»!

— Поистине страдания невинных существ, — подхватил Граф, — это лишь часть великой Загадки. Это настоящее испытание Веры и, хотелось бы надеяться, не пагубное для нее.

— Страдания лошадей, — отвечал я, — это просто-напросто следствие человеческой жестокости. Это одно из проявлений Греха, стремление заставлять страдать других, а не самого грешника. Но не кажется ли вам, что куда более сложный вопрос — причинение животными страданий друг другу. Взять хотя бы кошку, играющую с мышкой. Даже если предположить, что она не несет за это моральной ответственности, разве ее поведение не столь же необъяснимо, как и жестокость человека, загнавшего лошадь?

— Думаю, да, — согласилась леди Мюриэл, взглянув на отца, словно обращаясь к нему за поддержкой.

— А какое право мы имеем предполагать это? — спросил Граф. — Многие из наших религиозных проблем — всего лишь следствия необоснованных предположений. Мудрее всего, на мой взгляд, было бы ответить: «Поистине нам известно далеко не все».

— Вы только что упомянули так называемое «разделение труда», — продолжал я. — Разве оно не доведено до совершенства в пчелином улье?

— Да, и притом до удивительного, поистине сверхчеловеческого совершенства, — подхватил Граф, — не имеющего ничего общего с уровнем интеллекта, проявляемым пчелами в остальном. У меня нет никаких сомнений, что это — чистейшей воды Инстинкт, а отнюдь не проявление, как думают некоторые, высокоразвитого Разума. Обратите внимание на удивительную глупость пчелы, пытающейся выбраться из распахнутого окна! Вернее, она даже не пытается найти выход, а просто тычется головкой в стекло, и все! Если бы так поступал ребенок, мы тотчас сочли бы его слабоумным! А нам предлагают считать, что уровень их интеллекта выше, чем у сэра Исаака Ньютона!

— Тогда получается, что чистый Инстинкт вообще не имеет ничего общего с Разумом?

— Напротив, — возразил Граф. — Я убежден, что существование пчелиного улья — это проявление Разума высшего порядка. Просто пчела не имеет к нему никакого отношения. Все продумал и устроил Бог, и Он же вложил в мозг пчелы выводы и итоги процесса мышления.

— Но почему же тогда они мыслят столь согласно друг с другом? — спросил я.

— А какие у нас основания полагать, что они вообще способны мыслить?

— Минуточку-минуточку! — необычным для нее торжествующим тоном воскликнула леди Мюриэл. — Как же это так? Ведь ты же сам только что сказал «мозг пчелы»!

— Но не сказал «разум», верно, дитя мое? — мягко возразил Граф. — Мне кажется, что наиболее правдоподобной разгадкой «тайны» пчелы является то, что на весь пчелиный рой, сколько бы пчел в нем ни было, существует один-единственный мозг. Мы чаше всего рассматриваем мозг одушевленных существ как некую совокупность кровеносных сосудов и органов, соединенных друг с другом. Но откуда мы знаем, что такие материальные связи действительно необходимы? А может быть, достаточно простого соседства? И если это так, то пчелиный рой — это особое единое животное, бесчисленные органы которого просто не имеют материальной связи друг с другом!