— Извиняю, — ответил Борис. — Я и сам такой. Только вы уверены, что сможете нормально доехать?
Но я уже поднимался из кресла. Это было нелегко поначалу, так как меня немного пошатывало.
— Ничего, — успокоил я Борю, который внимательно и с тревогой следил за моими движениями. — Я скоро окончательно приду в себя и разойдусь.
Я надел пальто и вышел на улицу. Больше мы с Борей не говорили о серьезных вещах. Не для того же мы расслаблялись.
Ехать с Васильевского острова на Шпалерную довольно далеко, так что за время пути я вполне пришел в себя и, когда входил в квартиру, был уже в форме.
Стояла глубокая ночь, и я открыл дверь ключом, который дала мне Лариса. Я не хотел ее будить и потому, сняв ботинки, на цыпочках прошел в свою комнату. По пути я заметил, что свет в комнате Ларисы не потушен, и подумал о том, что она не может заснуть.
Все же я не хотел с ней разговаривать. Может быть, завтра, подумал я. После всего прожитого дня и особенно после разговора с Борей я не хотел смотреть в глаза этой женщине. Подозрения Бори, неясные и туманные, все же прочно засели в моем сознании…
Я разделся и лег в постель. Белье показалось мне прекрасным — свежим и прохладным. Как раз таким, о котором я мог только мечтать после всего этого дня.
«Никогда бы не подумал, что день похорон моего зверски убитого брата я проведу вот так, — подумал я. — Хотя неизвестно, что было бы лучше. Напиться до бесчувствия — это, наверное, было бы гораздо естественнее. Но не менее глупо… Какой-то Шмелев, баня, проститутка с ее историей. Потом Боря с его „путешествиями“ и подозрениями. Ну, и жизнь у меня пошла. Нет, все-таки это не мой стиль. Как я отвык от бурной жизни».
Я вспомнил свой дом далеко отсюда, театр, незаконченную постановку «Ричарда Третьего»… Это было привычно. Это было надежно. От этого веяло почтенностью и уверенностью. Не то, что тут…
И вдруг раздался телефонный звонок. Не знаю, кто как, а я давно отвык от ночных телефонных звонков. Последний был, наверное, во времена моей студенческой юности…
Телефон звонил настойчиво. Лариса не снимала трубку. Я вспомнил, что аппарат стоит как раз в той комнате, где она находится. Было совершенно очевидно, что такие долгие и громкие звонки должны были ее разбудить, даже если бы она спала…
Я уже раздумывал о том, что нужно встать и подойти к телефону. Вдруг это что-то важное. Потом мне пришло в голову, что, может быть, Лариса не хочет снимать трубку. Но тогда почему?
Ситуация достаточно напряженная. Убит ее муж, только сегодня были похороны. Ведется следствие… Нормальная жена вообще сидела бы у телефона и хватала трубку при первом же звонке.
Почему она не делает этого? Она знает, кто это звонит? Но как она может это знать?
Или она просто знает, кто убил ее мужа, и теперь ей неинтересно снимать трубку? Иди она чего-то боится?
Наконец Лариса сняла трубку. Я встал и на цыпочках подошел к двери. Подслушивать нехорошо, я знаю. Но иногда… Ситуация диктует свои законы. Слишком много вопросов было у меня, чтобы я оставался совсем равнодушным и благовоспитанным человеком…
— Да, — говорила Лариса приглушенным голосом. — Хорошо… Нет, он наверняка будет еще спать… Да, в одиннадцать… Нет, он только что пришел и будет спать… Нет, я не боюсь… Хорошо, — она повесила трубку, и спустя секунду или две я услышал сдавленные рыдания.
Это было неожиданно. Плач был понятен утром, когда мы были в крематории, и днем, когда мы сидели за поминальным столом. Но сейчас… Тон, каким она только что говорила по телефону, был заговорщицким. После такого не рыдают.
Я поспешно лег обратно в кровать и никак не мог сомкнуть глаз. Тело мое было в полном изнеможении, но возбужденный мозг не мог остановиться и продолжал свою аналитическую работу.
«Кто это был? — спрашивал я себя. — Почему Лариса сначала не хотела снимать трубку, а потом все же сняла и сразу согласилась со всем, что ей сказали? И кстати, что ей сказали?»
Несомненно было, что ей назначили встречу. Но где? Здесь, в этой квартире? Тогда к чему разговоры о том, что я буду спать? Как бы крепко я не спал, я же могу проснуться…
Значит ее куда-то вызвали к одиннадцати? Куда? Кто?
Я чувствовал, что это наверняка имеет какое-то серьезное значение. Школьная подруга не станет звонить ночью. И после таких звонков не рыдают… Я не был уверен, что это имеет отношение к убийству брата. О нем не было сказано ни слова. Но в данный момент все, что творилось тут и с Ларисой, могло иметь отношение к убийству. И самое прямое.
Конечно, оставалась вероятность того, что это звонил действительно какой-то добрый человек и выражал Ларисе свои соболезнования. И после этого звонка она вспомнила все и опять заплакала. Ведь рана еще была так свежа…
Все могло быть, и тем не менее, я насторожился.
«Прекрати, — говорил я себе. — Не разыгрывай из себя детектива. Ты уже докатился до подслушивания. Разве этого мало для взрослого солидного мужчины? Остановись и предоставь милиции делать свое дело».
И все же, все же… Мне безумно захотелось узнать, что же это был за звонок и кто же это звонил ночью Ларисе для того, чтобы назначить ей загадочное свидание где-то в одиннадцать часов.
Было ясно, что мне не удастся не спать всю ночь, дожидаясь утра. Я слишком измотался за этот бурный день. Слишком много эмоций, слишком много событий, самых разных. Поэтому я и вспомнил о том, что в ванной, на полочке перед зеркальцем, на котором все еще стояли бритвенные принадлежности брата, есть будильник. Я встал, пошел туда и принес его к себе в комнату.
Я поставил будильник на восемь часов. Страшно не хотелось просыпаться так рано, но делать было нечего.
«Любишь кататься — люби и саночки возить», — сказал я себе наставительно словами народной мудрости. Правильно сказано где-то, что народная мудрость — это живительный источник, к которому необходимо припадать каждому настоящему художнику. А в том, что я настоящий художник, что бы там ни говорила высокомерная столичная критика, — я не сомневался…
Только, где же была сказана эта крылатая фраза про живительный источник? Я не помнил. Вспомнить мне и не удалось, потому что я провалился в сон и больше уже не мог продолжать мыслительный процесс.
Встав с трудом в восемь часов утра по будильнику, прооравшему мне в самое ухо свою омерзительную песнь, я столкнулся в коридоре с Ларисой.
— Почему ты так рано встал? — удивилась она. — Кажется, ты пришел вчера очень поздно?
— Да, сказал я. — Мы с Борей засиделись. Вот я и приехал попозже.
— Но ведь, насколько я помню, вы уехали втроем со Шмелевым, — произнесла она, и лицо ее выразило удивление. — Где же вы его потеряли?
— Так уж получилось, — ответил я, решив не вдаваться в рассказы об оргии в бане и всем прочем. — А сегодня меня позвали на репетицию в один театр. Старый знакомый-режиссер позвал. Вот я и собрался, — врать я не любил и поэтому никогда не умел, но в тот момент Лариса не смотрела на меня и потому ничего не заметила. Я мог вздохнуть облегченно.
Можно было не сомневаться в том, что Лариса мне поверила. На самом деле, ложь моя была очень похожа на правду. Почти каждый раз, когда я приезжал в Питер, меня приглашал кто-нибудь из знакомых режиссеров на его репетицию.
В отличие от провинции, каждый работающий в столицах «очередной» режиссер мнит себя великим мастером сцены. На самом же деле, как правило, «очередной» режиссер — это случайный человек. Он поставит свой спектакль, получит свои небольшие деньги, а все остальное время будет ходить тенью за главным режиссером и смотреть ему в рот. И быть «мальчиком на побегушках». А если не станешь этого делать — тебе быстро укажут на дверь. Прав у «очередного» совсем никаких почти нет. Он в театре хуже, чем заместитель директора — хотя хуже, казалось бы, некуда. Это — последний человек, хуже собаки…
Тем не менее, каждый из них очень гордится собой и считает совершенно искренне себя непонятым гением.
Вот поэтому я каждый раз откликался на приглашения и ходил на их репетиции. А репетиции, как известно, начинаются в десять утра, так что мое раннее пробуждение не должно было вызвать удивления Ларисы.