Маша увидела папу, уединенно обсуждавшего что-то с Мамой-Олей. Она оставила Ингу и решительно сквозь толпящихся ребят и смешавшихся с ними первоклашек направилась к ним. Они замолчали, улыбаясь, при ее появлении. Но Маше показалось, что она ощущает тревогу, которая сохранилась, зависла в воздухе от их прерванного ею разговора.
– Ольга Николаевна, – произнесла она, не понижая голоса, – Скажите, а вы тоже в доле?
– Ты о чем, Маша?
– Маша, прекрати, – папа больно сжал ее руку выше локтя и вывел из переполненного выпускниками и родителями зала.
Мама-Оля догнала их на лестнице.
– Сергей Александрович, вы не могли бы оставить нас ненадолго одних?
Папа неуверенно посмотрел на обеих женщин:
– Но если она снова начнет хамить…
– Не беспокойтесь. Мы сами разберемся. Идем, Маша. Мама-Оля провела ее в класс и плотно закрыла за собой дверь. Она не заняла место за учительским столом, как во время классного часа, а села с ней за одну парту.
– Так что ты хотела спросить, Маша?
Маше было трудно повторить то, что она выпалила ей в глаза минуту назад.
– Вы знаете, что моя медаль покупная?
– Да, – Ольга Николаевна не отвела взгляда. – Да. Потому что они хотели, чтобы я тоже в этом участвовала. Даже больше – чтобы я все организовывала, раз я твой классный руководитель. Поскольку я отказалась, у меня и начались проблемы. Пойми, я вовсе не горжусь тем, что не участвую в этих интригах. Ведь я все равно не в состоянии что-либо изменить. Я не смогу тебя защитить даже ценой своей работы, за которую не держусь – ты знаешь. Так пусть они хотя бы не исковеркают твою жизнь. Деньги не такая уж смертельная цена за это. Для меня ты заработала эту медаль сама. И главное – так оно и есть. Иначе бы и проблема денег не встала. Я ответила на твой вопрос?
Маша кивнула. Ей было стыдно за себя.
– Как же вы можете здесь работать, Ольга Николаевна?
Мама-Оля улыбнулась:
– Порой я сама задаю себе этот вопрос. Наверное, ради тебя. И таких, как ты.
Они помолчали обе, каждая думая о своем. А может быть, об одном и том же.
– Можно откровенность за откровенность? – Мама-Оля снова посмотрела Маше не в глаза, а куда-то гораздо глубже, где хранятся ответы на самые сокровенные вопросы.
Маша промолчала. Но это было молчаливое согласие.
– Зачем ты мучаешь Женю?
– Я? – Маша вся вспыхнула.
– Да, ты.
– Потому что он меня разлюбил. Он меня бросил. Я ему больше не нужна. Он поигрался мной, и я ему надоела.
– Ты сама не веришь в то, что сейчас говоришь.
Маша опустила глаза, разглядывая сердечные надписи, выцарапанные на парте.
– Мне трудно помочь вам. Дети никогда не слушают взрослых. Никто не учится на чужих ошибках, почему-то – только на своих, да и то не все, а самые умные. Иначе я бы рассказала тебе про молодого человека, который был когда-то в меня влюблен. Молодой человек… – Мама-Оля сама усмехнулась своему определению. – Ему было столько же, сколько Жене сейчас. А я была старше его на семь лет. И это был первый выпускной класс, который я вела только-только после института. В вашем возрасте все влюбляются без оглядки на то, кто старше, кто моложе. Это позже люди начинают подбирать пары по рангу. А любовь никого не подбирает. Он изводил меня. Он не учил уроки, а бренчал на гитаре под моими окнами, пока соседи не обливали его из таза холодной водой. Он не давал мне прохода. А я не позволила признаться себе, что он мне нравится. Ведь я была старше и, в отличие от него, понимала, что такое разница в возрасте. А потом он забрался ко мне на балкон через крышу. Я жила на последнем, пятом этаже. Он попал прямо в спальню. И я тогда отчитала его… перед всем классом. Я так объяснила ему, что он должен выбросить эти глупости из головы, что он в тот же день напился и ушел с какими-то уличными девками. Я разыскала его и вытащила от них. А ведь он когда-то был правильный, знаешь, такой положительный во всем мальчик. Потом родители его обвинили меня в сексуальной распущенности и его совращении. Из той первой школы мне пришлось уйти. Парня этого я потом встретила. Он опустился. Спился, его было не узнать…
– Ольга Николаевна, зачем вы мне это рассказываете? Ведь это совсем другая ситуация.
– Не знаю даже. Вспомнила, глядя на тебя. Просто я часто думаю: а если б я его тогда не оттолкнула, не предала? Неужели и ему, и мне было бы хуже? Прошло столько лет, а я не могу себе простить. Терпимости – вот чего никому из нас не хватает. Терпимости и простой доброты.
Они посидели еще какое-то время молча.
– Ну, ладно, ты иди. Вы сейчас куда, к Гофманам на дачу? Давай, а то ребята тебя не дождутся.
Маша тяжело встала и неспешно пошла к двери. Потом повернулась и порывисто подбежала к классной:
– Вы простите меня, Ольга Николаевна, – и, сама не ожидая этого от себя, поцеловала ее в напудренную щеку.
В коридоре Маша увидела Ольку Бертеньеву. Она одиноко-покинуто стояла к ней спиной, облокотившись на подоконник. Маша подошла и взяла ее за руку:
– Пошли быстро.
Ребята на улице набросились на Машу:
– Мы за тобой по всей школе бегаем. Где ты ошиваешься?
– Я Олю искала. Она потерялась. Ребята тихо зароптали. Оля, если б Маша крепко не сжимала ее руку, наверное бы, уже сбежала.
– Да у меня, в общем-то, были другие планы…
– Никаких у тебя планов не было, – отрезала Маша.
– Мы с ночевкой. Там места не хватит, – выступила Инга.
– Тогда я могу остаться, – не сдавалась Маша. – Раньше как-то умещались.
Ребята мялись, переглядываясь.
– Как хотите. Я без Ольки тоже не поеду. Я ничем не лучше ее. Вот он знает, – и она кивнула на Монмартика.
– Да ладно, – решился Громила. – Поехали быстрее. Там разберемся.
25 мая, пятница. Последний звонок (продолжение)
Было классно. Тепло и солнечно. Почти по-летнему. Лишь затопляемый чуть ли не каждую весну и по этому поводу не работающий водопровод создавал мелкие житейские проблемы. Громила притащил из дальнего колодца одно ведро на всех. Воду выдавали по карточкам: одну кружку в руки.
С шашлыками возились в саду. Громила, отправившийся в дом за спортивным горным велосипедом, вернулся через пару минут обескураженный.
– Наташ, ты была на черном ходу? Опять вскрыли, сволочи. Стекло разбили, и велосипеда нет. Только ведь вчера специально для сегодняшнего дня привез. У-у, паразиты. – Он хрястнул кулаком по бедному, ни в чем не повинному столику, от которого отлетела старая доска. – Считай, каждый год вскрывают. И брать-то нечего бывает – все равно… Надо же было, чтоб именно сегодня.
– Это не совпадение. Кто-то рядом. Видели, как ты привозил велик.
Громила еще долго бушевал в бессильном безадресном гневе: