Попов слушал и не верил.
— Ты… порешил служилых Преображенских людей?! Много?
— Не-е… С начальником восьмерых. Главного — последним. Даже спросить поспел, прежде чем душу из него вынуть: проснулась ли княжна? Проснулась, говорит, и на Илью некого показала… Ну и ладно, думаю…
Рассказчик умолк, погрузившись не то в думы, не то в воспоминания.
— Расскажите, парни, что за княжна? — воскликнул изнывающий от неведения Алёша. — Раз проснулась, стало быть, спала? С кем спала-то, с тобой иль с тобой?
Двое остальных взглянули на него осуждающе и ничего объяснять не удосужились.
— А дале что? — спросил Никитин.
— Да ничаво… Упокойников, тово-етова, в воду положил, речка унесла. Кой-никакой струмент прихватил, да и покатился прочь. Мельню спалил, чтоб им не оставлять. Раз одни дорожку нашли, думать надо, и другие сыщут… А многолюдства я не люблю, это ты правду сказал. Когда людей что муравьев, — Ильша обвёл рукой всю шумную улицу Покровку и повернул с неё в переулок, — никакой человеку цены нет. Однако тут затеряться легче… Сначала перебивался худовато, но голова-руки есть. Ныне хорошо живу, неча Бога ругать… Вон он, Кривое Колено, начинается.
* * *
Места здесь были знатные, из лучших на Москве. Коляска проехала мимо каменных голицынских палат, но это было не диво — мало ль на Москве князей да бояр? А вот в небольшом отдалении, высоко-превысоко над крышами, высунулась колокольня с невиданным на Руси завитушечным куполом и прегордыми колоннами. Была она в деревянных лесах, не до конца ещё отстроена.
— Самого Меншикова владение, Александра Даниловича, — важно объяснил Алёша залюбовавшемуся на этакую красу Никитину. — А вон и гехаймратово проживание.
Илья, очевидно, и вправду знал этот дом, потому что без Алёшкиных слов уже повернул к зелёному забору. Ворота были нараспашку. Сразу видно, что хозяину сего владения опасаться некого.
— Въезжать, что ли? — спросил Илья с необычной для него робостью.
— Давай, кати. Мы, чай, не праздно.
Сам Попов был в доме у начальника всего второй раз, однако держал себя уверенно, будто здесь дневал и ночевал.
— Палаты не шибко богатые, ибо на Преображенской службе сильно не забогатеешь, однако с большим уменьем перестроены. Поди угадай, что прежде тут стоял деревянный терем. Двор этот был на казну отписан от одного стрелецкого полковника, за измену. А моему начальнику пожалован в награждение… Штукатурка итальянская. Колонны и фигуры по ней прорисованы, издали же посмотреть — будто настоящие. За домом сад, в нём какие только цветы-плоды не произрастают! Но краше всего балкон.
Он показал на мраморную площадку, торчавшую из второго этажа и кое-как прикреплённую к стене деревянными, ещё не оштукатуренными опорами.
— Перильца хлипковаты, — со знанием дела заметил Илья, показав на ажурную оградку. — Не обопрёшься.
— Не для того поставлены, чтоб обпираться, — для красоты… Сейчас спрошу, прибыл ли хозяин.
По напрягшемуся Алёшиному лицу было видно, что начальника своего он опасается. Перекрестился малым знамением, взбежал на крыльцо, почти сразу же вернулся, чем-то взволнованный и раскрасневшийся.
— Его пока нет. Но велено идти в салон, это горница по-старому. К нам выйдет сама!
Митя удивлённо спросил:
— Хозяйка?
Не в московском обычае, чтобы жена к гостям выходила, да ещё в отсутствие мужа.
— Вдовый он. Дочь у него за хозяйку. Сейчас увидишь, — шепнул Попов. Он оглянулся на Илью.
— Ты тоже поднимайся. Посмотришь, какую я себе невесту присмотрел. Это ничего, что ты одет попросту.
Опустив голову, Ильша молчал. Потом глухо ответил:
— Не-е. Я тут. Понадоблюсь — кликните.
Митьша укоризненно показал Алёше на ноги калеки: как-де прикажешь ему по ступенькам карабкаться, ползком что ли?
— Ладно, — придумал Попов (очень уж ему хотелось, чтоб Илья тоже на его избранницу полюбовался). — Я с ней на балкон выйду, будто бы гуляючись. Увидишь и снизу.
Пока они вдвоем поднимались на крыльцо, с двух сторон украшенное новыми гипсовыми львами, Алексей наскоро напутствовал друга:
— С гехаймратом, когда явится, держись опасно. Он — волчище презубастый. Если кого невзлюбит — со свету сживёт, однако человека полезного не обидит.
Дмитрий поморщился. Ещё вопрос, желает ли он быть полезным какому-то приказному дьяку, пускай даже немецкого чина-звания.
Внутри бывшего терема всё, что возможно, было переустроено на европейский лад. Сени расширены, из них наверх, в вышнее жильё, по-нынешнему «бельетаж», поднималась свежепоставленная лестница. Достигнув верхней площадки, Попов остановился у окна и, схватив Митю за руку, вскричал:
— Вон она, зри!
Окно выходило в сад, устроенный не по-русскому обычаю: дорожки все прямые, пересекающиеся под углами, деревья неестественно остриженные, а вместо кустов малины да смородины — прямоугольники цветов.
На ближней к дому дорожке, спиной к наблюдающим, стояли двое: юноша в серо-голубом камзоле и стройная девица, тоже одетая по-немецки. Её стянутая в талии фигура и гордая посадка головы Дмитрию сразу понравились. Понравилась и необычная причёска: коса уложена округ макушки венцом.
— Моднейшая средь дев куафюра, «Богиня Диана», — похвастал Алексей. — Во всей Москве столь просвещённых девиц поискать — не найти…
Он говорил ещё, но здесь девушка обернулась, и Никитин перестал что-либо слышать. И ведь не сказать, чтобы она была раскрасавицей — вот уж нисколько. Не дородна, не грудаста, а, напротив, совсем тоща; щеки не пухлы и не румяны, губы не сердечком, лоб слишком высок, глаза продолговаты (раскрасавице положены круглые). Но когда Дмитрий увидел это скуластое, рассерженное чем-то лицо, его будто толкнула некая сила — не назад, а вперед, так что бывший запорожский казак поневоле схватился за подоконник. Кто-то тряс его за рукав.
— Эй, очнись! Ты что, видал её раньше?
Алёшка смотрел на друга с подозрением и чуть ли не испугом. У Никитина едва нашлись силы отрицательно покачать головой.
— …Если б видал, запомнил бы. Такую-то… — прошептал он и тем выдал себя с головой.
Попов побледнел.
— Кто это с ней? — нахмурился Дмитрий на юношу. Наглец мало того что отворачивался, когда чудесная дева ему что-то выговаривала, но ещё имел дерзость кривить свою белую, неприятную физиономию. То есть, лицо-то у него было очень даже красивое, но именно это обстоятельство Никитину и показалось неприятным.
— Не бось, этот тебе не соперник. Брат её, недоросль.
Сказано было зло, враждебно. Спохватившись, Митя посмотрел на товарища. Тот ответил тяжелым взглядом. Помолчали. Наконец, Дмитрий опустил глаза и тихо молвил: