Наконец, Слава Тебе, Господи, и обнялись, и поцеловались троекратно. Кости у Алёши хрустнули, но выдержали. Обнимать Ильшу было все равно что обхватывать трехсотлетний дуб.
Расцепились. У Алексея глаза были мокрые. У Ильи, хоть и сухие, но быстро помаргивающие.
Говорить вот только — удивительное дело — было вроде как не о чем. Чего ж, с иной стороны, удивительного? За долгие годы разлуки у обоих, считай, вся жизнь на свой лад прошла. Попов спохватился:
— А знаешь, Митьша наш тоже здесь! Не дале как вчера его встретил! Статный, гладкий, и собою раскрасавец!
— Да ну? Где же он?
— У меня, в Огородной Слободе. Тут недалеко. Я сейчас должен по срочной надобности в Кривоколенный переулок бежать. Вернусь — пойдём вместе к Митьше. То-то удивится, то-то обрадуется! — Он запнулся, вспомнив, что ходить Илья не может. — Повозку найду, доедем.
— Повозка у меня своя есть. — Ильша посопел, будто из-за чего-то заколебался. — А что там, в Кривоколенном?
— Начальника моего дом. Ежели задержусь, ищи Митьку в доме аптекарши Штубовой, там знают.
— Где в Кривоколенном? — не отставал Илья. Дался ему этот переулок!
— На углу. Забор зелёный, с острыми концами. Над ним дом виден, штукатуренный. С балконом. Знаешь, что такое «балкон»?
Что-то переменилось в Ильшином лице. Не сразу, а покашляв, богатырь сипловато сказал:
— Знаю. Вислое крыльцо… Как же ты туда, пешком, что ли? Неблизко. Давай отвезу. И потом, тово-етова, захочет твой начальник сызнова шкатулку закрыть. Без меня у него не выйдет.
А ведь дело говорил Илья! Алёша хлопнул его по плечу — чуть ладонь не отшиб:
— Верно! Золотая у тебя голова! Только на чем же ты меня повезёшь? У тебя тележка не докончена, вместо сиденья — дыра.
— Сам ты дыра.
И пошли чудеса.
Ильша нажал рычаг справа на подлокотнике, и кресло, в котором он сидел, само собой отъехало от стола спинкой вперёд. Нажал еще раз, слева, и кресло повернулось. Оно оказалось на маленьких, обшитых сталью колёсах.
На этом троне мастер пересёк горницу, оказался прямо над кормой повозки. Примерился — и спустился колесиками по желобам так, что края седалища вошли в пазы тележки, щёлкнули. Получилось, что кресло-самоход и есть сиденье диковинного экипажа.
— А ну, Брюхан, вставай! — приказал Ильша коню.
Вороной — будто в сказке — впятился огромным крупом между оглоблями. Илья повернул какой-то крюк, с левой оглобли на правую перекинулось дышло.
— Живу я бирюком, катать мне некого, поэтому посадить тебя не могу. Вставай, тово-етова, поназади, держись мне за плечи. Брюхан на разбег не скорый, но как разойдётся, идёт шибко. Думать надо, быстро домчим.
Восхищенный, Алёша встал на запятки, взялся за чугунные плечищи друга. Конь легко вытянул возок за ворота, которые сами захлопнулись.
— Живые они у тебя, что ли? — оглянулся Попов.
— Не-е. Когда колёса через порог проезжают, они на давило жмут. От давила идёт жила такая, особенная, к вороту. Ворот начинает пружину отпускать. Пружина… Долго рассказывать. Я те, тово-етова, после покажу…
— Погоди-ка. — Алексей подумал. — Давай сразу за Митьшей заедем. Потеря времени небольшая. Повидаетесь. А мне он может для дела снадобиться.
Обязательно нужно было гехаймрату нового помощника показать. Вчера на колокольне, когда Фрола упустили, они ведь вдвоём были. А у начальника обычай: если случилась какая оплошка, всех причастных расспрашивать по одиночке. Значит, всё равно велит Дмитрия доставить.
Была и еще одна мыслишка: показать Митьке (а получится, так и Илье) избранницу своей души. Пусть посмотрят, каких богинь рождает Натура и восхитятся.
* * *
В скором времени диво-экипаж, наведавшись в Огородники, уже мчал обратно в сторону Белого города, но вёз не двоих человек, а троих. Прохожие оглядывались на необычное зрелище.
Огромный, словно сошедший со сказочного лубка конь с развевающейся гривой гнал во всю прыть, без труда таща за собой нарядную, как игрушка, коляску. Правил лихобородый великан в простой рубахе и сдвинутой на затылок шапке. За его спиной, обнявшись, стояли Преображенский офицер в зелёном кафтане и казак с кривой саблей. Все трое говорили наперебой, а верней орали, ибо грохоту от гонки было много.
Перекрикивались меж собой больше Дмитрий с Ильёй, так что Алёша даже заревновал. Это ведь он свёл всех вместе, а они ему никакого внимания, и переговариваются о непонятном: про девчонку какую-то, про лесное житьё.
— А сома-то, сома помнишь, какого ты из реки выудил? — ни к селу ни к городу вспоминал вдруг Митьша, стуча возницу по плечу и заходясь смехом. — И мне: «Подцепляй, тово-етова, подцепляй!» А у меня руки не держат!
Илья крякал, ухал, тряс головой, но басил маловнятное:
— Да-а, сом… Помню… Ушёл сом… Я его на следующий год… Погоди, ты лучше… Как ты тогда, тово-етова, добрался-то? До Сечи-то?
Митя вместо ответа:
— А с ложки меня кормил, помнишь? Будто дитя малое?
Надоело Попову это несмысленное суеорание. Надо было брать кормило беседы в свои руки.
— Ты ноги свои хорошему лекарю показывал? — спросил он Илью.
— Э-э-э… — Тот махнул ручищей. — Лекарь не вылечит.
Дмитрий участливо завздыхал:
— Выходит, за все эти годы так ничего и не напугался по-настоящему?
— Выходит. Нет у жизни такого страху, чтоб меня в трепет вогнать.
И опять Алексей не понял. При чём тут страх? И отчего Ильша так печально ответил? Не ведаешь страха — счастливый человек.
— Почему ты в Москве? — спросил, наконец, дело Никитин. — Ты ведь многолюдства не любил, никуда съезжать с мельни не думал.
Близ Покровской башни, где шли и ехали многие, скорость пришлось сбавить. Коляска теперь катилась гладко, без шума. Стал возможен связный разговор.
Жаль только, рассказчик из Ильи был не ахти. Он начал не с начала, а с середины, пропустив какое-то событие, известное Митьше.
— А как мне было оттуда не съехать? Воротился с охоты — полон дом синих кафтанов. Начальный человек на меня коршуном: тя, говорит, как звать? Ну, Илья. Он ладоши потёр. Илья? Ты-то нам и нужон. С нами поедешь, тать. Расскажешь, как княжну похищал.
«Какую княжну?» — хотел спросить Алёша, однако Никитин толкнул его — не встревай.
— Я ему: «Может, я вам и нужон, да только вы мне ни на что не сдались».
— И что?
— Что-что… Тово-етова, порешил всех. — Ильша сокрушенно поскрёб затылок и, словно оправдываясь, прибавил. — Они тебе плечи ломали, кожу драли, а я с ними обниматься буду? И потом, я вначале по-хорошему попросил: уйдите, пока не осерчал. Не вняли. За сабли свои схватились…