ниоткуда.
Валерий Леонтьев:
Исчезли солнечные дни
И птицы улетели.
И вот проводим мы одни
Неделю за неделей.
Группа Стаса Намина «Цветы»:
Какую песню спеть тебе, родная?
Спи, ночь в июле только шесть часов.
Тебя, когда ты дремлешь, засыпая,
Я словно колыбель качать готов.
Список их бесконечен.
Мураду Кажлаеву, автору музыки балета «Горянка» и песен на стихи Гамзатова, поэт написал:
Строка без музыки — бескрыла,
Ты удружи мне, удружи
И всё, что в слове сердцу мило,
На музыку переложи.
Своё мнение о роли композитора в создании песни Расул Гамзатов высказал в беседе с Владимиром Коркиным: «Он подобен мальчишке на птичьем рынке, которому позволено выпускать из клетки любую понравившуюся ему птицу. А хозяин, как ни странно, и сам рад, что может полюбоваться свободным полётом птицы, которую так долго держал в клетке».
Дань любви к поэзии Гамзатова отдали декламировавшие его стихи со сцены, на радио и телевидении артисты Михаил Ульянов, Василий Лановой, Армен Джигарханян, Фаина Графченко, Олег Табаков, Александр Завадский, Ростислав Плятт, Яков Смоленский, Александр Лазарев, Никита Высоцкий. Всех не перечесть.
«ЧЁТКИ ЛЕТ»
Настоящая слава приходит внезапно. Если раньше, завидев Расула Гамзатова на улице или в парке, люди шептались, провожая его взглядами, то теперь останавливались, окружали поэта, не хотели отпускать, рассказывали о своей любви к его поэзии, читали его стихи и просили автографы. Трудно было догадаться, что слава начинает его тяготить.
Как бредил я славой! И вспомнить неловко
Сегодня, когда мне давно уж не двадцать.
А что она — слава? Над бездной верёвка,
Что выдержать может, а может порваться.
Чего же хочу я? Работы, заботы,
Чтоб руки мои не повисли в бессилье.
А слава? Пусть славятся эти высоты,
Которые создали нас и вскормили.
И если однажды забудусь я слишком,
О люди, прошу отрезвить меня встряской,
Одёрнуть меня, как на свадьбе мальчишку,
Что вылез вперёд, околдованный пляской[112].
А тем временем популярность его приобретала самые неожиданные формы. Народный поэт Башкирии Мустай Карим вспоминал:
«Я приехал на предвыборные встречи с избирателями. В фойе клуба как наглядная агитация стоял довольно большой стенд, посвящённый моей творческой работе. Рядом находился таких же размеров стенд, где были собраны книги, фотографии, высказывания Расула Гамзатова и статьи о нём. С напускной строгостью в голосе я спросил у завклубом:
— Что, он тоже кандидат в депутаты?
Женщина немного растерялась:
— Он же поэт, он же ваш друг... Я думала, так будет хорошо, и вам будет приятно, — сказала она торопливо. — Его очень любят у нас.
Увидев моё ликование, она засмеялась и добавила: “Любят независимо от вас. Вот так!”
Я обнял её. Я был полон благодарности этой немолодой женщине, всем, кто радовался вместе со мной, за их понимание и признание высокой поэзии, высокого таланта».
Гамзатов успел привыкнуть к популярности, однако теперь это превращалось в нескончаемые звонки из редакций, интервью, встречи на телевидении. Ни одно значимое событие в Дагестане уже не обходилось без присутствия Расула Гамзатова. Его звали на праздники, спортивные турниры, театральные премьеры, не говоря уже о свадьбах, где он превращался в фигуру, порой более значимую, чем жених с невестой. А затем расходились повсюду рассказы тех, кто оказался рядом с ним, и как он что-то сказал Расулу, и как тот ответил, и какие замечательные тосты были произнесены поэтом.
Приходилось принимать меры. Но даже на сокращённые вполовину мероприятия времени всё равно не хватало. И ему вспоминался роман Ивана Гончарова «Обломов», когда герой, изнемогая от беспокойной деятельности Штольца, восклицал: «Прощай, поэтический идеал жизни! Это какая-то кузница, не жизнь; тут вечно пламя, трескотня, жар, шум... когда же пожить?» И когда писать? — добавлял Гамзатов.
Он уезжал в Москву. Там у него было много дел и были давние друзья, по которым он скучал. На вершинах власти Расул Гамзатов обрёл и новых друзей, которые по-разному, но надолго вошли в его судьбу.
По горской традиции он навещал их независимо от политической конъюнктуры. Одним из них был Вячеслав Молотов — пребывавший в негласной опале, но известный на весь мир бывший министр иностранных дел СССР и председатель Совета народных комиссаров.
«Имело место это в правление Брежнева, — вспоминал Яков Козловский. — Привёл меня Расул к опальному В. М. Молотову. Наведывал он ближайшего соратника Сталина и раньше. И, как известно, однажды в компании Мустая Карима и Кайсына Кулиева. Спустя некоторое время после посещения Вячеслава Михайловича оказались мы квадригой на даче Твардовского в Пахре. Мы — это Расул Гамзатов, Мустай Карим, Кайсын Кулиев и я. Выпили, и стал нас хозяин дома корить за то, что общались с Молотовым.
— Прохиндеи! Ходили к государственному преступнику!
И вдруг Гамзатов, как бы без всякого подвоха, даже с благодушной лицеприятностью, сказал:
— А вы знаете, Александр Трифонович, у Молотова на улице Грановского есть прекрасная библиотека. В ней есть и ваша книжка с благодарственным автографом.
В этот момент из кухни вышла Мария Илларионовна и с женской непосредственностью напомнила мужу:
— Саша, он ведь нам помог квартиру получить.
Художники знают, что небольшой штрих способен придать портрету то, что скрыла фотография. Все под Богом ходим...
Когда Твардовский был тяжело болен, я навестил его в Кунцевской больнице. И, словно в искупление незаслуженно приписанного мне “переводческого греха”, он подарил мне свою поэму “За далью — даль” с надписью: “Яше Козловскому — не для чтения, но для доброй памяти. — А. Т. 29. VII. 69”».
В жизни такое случается. Не по чёрствости души, не от неблагодарности, а по несовершенству человеческой природы. Когда недолюбливавший советскую власть Михаил Булгаков маялся в Москве без жилья, ему посоветовали обратиться к жене Ленина. Он обратился, и Надежда Крупская (Ульянова) помогла ему сначала прописаться в «нехорошей квартире», которую он потом не раз опишет, а затем и обзавестись своим жильём. «Самое главное то, что я забыл её поблагодарить, — писал Булгаков в «Воспоминаниях». — Забыл».
Судьба ещё не раз сводила Расула Гамзатова с Вячеславом Молотовым. Одну из этих историй приводит