— это Кносский дворец, успокоиться на Геродоте, но каким образом в такой последовательности найти место монете? Двойная спираль не имела ничего общего ни с планом раскопанного Эвансом дворца, ни с любым возможным истолкованием такого плана. Она могла изображать только один, хорошо знакомый мне предмет — каменный лабиринт. Первобытный жертвенник.
А почему, собственно, критский лабиринт, о котором вспоминает миф, не мог быть именно таким жертвенником? Это потом уже обыкновенный жертвенник-алтарь фантазия поэтов разукрасила и превратила во дворец, а человеческое легковерие связало его с египетским лабиринтом. Кто мог дать точные сведения, как выглядел лабиринт Миноса? Жертвы? Они не возвращались. Тезей? Но Тезею было некогда. Все-таки Тезей был сыном Посейдона, был рожден не для отчетов, а для свершения подвигов, после подвигов он возвращался усталый, принимал почести, ванну, и… кто упрекнет его в мелких погрешностях рассказа, которые так разукрасили бездельники поэты?! Нет, только я!
Вот почему, не надеясь на точность Тезея и его историографов, мне пришло в голову заново пересмотреть канву этого мифа. Если отбросить все героико-романтическое кружево, суть его довольно проста.
Минос — царь Крита. У него сын, которому приносят человеческие жертвы, — чудовище Минотавр, человек с головой быка. Жертвоприношения совершаются в специальном месте, в лабиринте. Характерно, что сами критяне, подданные Миноса, никакого отношения к этим жертвам не имеют: дань платят покоренные народы. Приезжает Тезей с партией обреченных. Он проникает в лабиринт, убивает Минотавра и по клубку ниток выбирается назад. Все ликуют.
Такова фабула. Уже она настораживает историка какими-то скрытыми отношениями героев друг к другу. Если ее попытаться перевести на научный язык, действительность проглянет еще яснее. Вот что мы увидим.
На Крите в «эпоху Миноса» существуют религиозные воззрения, отличные от тех, что распространены в Элладе. Главным божеством царской династии Крита является существо с телом человека и с головой быка. О том, что на Крите действительно почиталось божество в образе быка, теперь хорошо известно благодаря раскопкам. То, что чудовище это родила жена Миноса благодаря козням Посейдона, — позднейшее и не очень удачное объяснение, откуда появился Минотавр во дворце «сына Зевса». По-видимому, это культ самого царя Миноса, потому что чудовище так и называется — Минотавр, Минос-бык. При желании здесь можно увидеть широко распространенные в древнем мире и в средние века легенды-сказки о превращении людей в животных, о заколдованных принцах, королях и прочем. Истоки подобных сюжетов приведут нас в эпоху палеолита, заставив вспомнить открытия Э. Фрадкина, ибо все сказки об оборотнях и зверях — воспоминания мифов, повествующих о тотемах, родоначальниках племен, и о первых богах-вождях. Именно такие тотемы в долине Нила стали богами, приняв человеческое тело, чтобы общаться с людьми, и сохранив от своего прежнего облика голову соответствующего животного. Приглядевшись к Миносу-Минотавру, я мог убедиться, что в этой фигуре воплощен всего лишь «мужской вариант» древнеегипетской богини Хатор, впоследствии слившейся с солнечным божеством Ра. Наконец, существует еще более прямая связь между Миносом и быком. Достаточно вспомнить, что в быка — именно в быка! — превращался Зевс, его отец, когда он похитил финикийскую (а может быть египетскую?!) царевну Европу.
Если в тот момент меня это удивило, то лишь таким поздним прозрением очевидного. Археологические раскопки на Крите давно открыли множество свидетельств самых оживленных культурных и торговых отношений между Египтом и Критом. Не раз поднимался в научной литературе вопрос о зависимости крито-микенской культуры в ее критском варианте от культуры Египта. Бог с бычьей головой как нельзя лучше свидетельствовал о вероятности такого варианта. А конечный вывод формулировался следующим образом: в эпоху Миноса на Крите раз в несколько лет совершались человеческие жертвоприношения солнечному божеству с головой быка.
Для жертвоприношений требуется жертвенник, алтарь, стоящий в храме, но никак не здание — лабиринт! Я мог бы усомниться, что в таком богатейшем, как теперь мы знаем, дворце Миноса алтарь для главнейшего жертвоприношения повторял форму примитивного древнего жертвенника, сложенного из камней, как жертвенники рыболовов Белого моря. Но с выводами спешить не стоит. Жертвоприношения Солнцу, вероятнее всего, следовало совершать на жертвеннике, соответствующем символике божества. Как мы знаем из экскурса в древнее искусство Дагестана, каменный лабиринт (или его изображение, вырезанное на камне) полностью соответствовал этому условию. Следует вспомнить также, что сама по себе человеческая жертва Солнцу обычно совершалась в экстраординарных случаях, обставлялась крайне торжественно и, как в древней Мексике, по-видимому, требовала особо древних аксессуаров. Так, жрецы ацтеков при человеческих жертвоприношениях употребляли исключительно каменные ножи, хотя металл им уже был хорошо известен. Минотавр был воплощением солнечного бога, ему требовалось в определенных случаях приносить человеческие жертвы, и символ Солнца — каменная спираль лабиринта, — более чем вероятно, был действительным жертвенником Минотавра.
Художник, вырезавший штемпель для древнегреческой монеты, как мы видим, знал гораздо больше, чем сообщал слушателям распространенный миф…
Любопытный экскурс с побережья Белого моря в древний мир Средиземноморья неожиданно подтвердил мое предположение, что каменные лабиринты Севера служили не только входами в «царство мертвых», но были также жертвенниками Солнца, главнейшего божества «верхнего мира», дарующего и продляющего жизнь на земле. Удивление по поводу связи, казалось бы, противоположных и взаимоисключающих культов может возникнуть лишь у современного человека, настолько оторванного от природы, что Великая Взаимосвязь «живого» и «мертвого», равно как относительность этих состояний, не воспринимается даже в чередованиях времен года. Для первобытного человека, живущего в природе и считающего себя лишь частью этой природы, существовал только один, вечно живущий, взаимопроникающий мир людей, стихий, животных, растений, в котором происходило не возникновение и исчезновение, а всего лишь чередование одного состояния другим. «Жизнь» и «смерть» воспринимались человеком как смена дня и ночи, и — я рискну утверждать — его вера в переселение душ, в «царство мертвых», в одушевленность Природы было проявлением не ограниченности, невежества, а лишь бесконечного оптимизма, мудрого понимания взаимосвязи вещей и явлений.
Кнуд Расмуссен, известный датский исследователь эскимосов, народа, живущего почти в тех же условиях, что три тысячелетия назад жили строители лабиринтов, в следующих словах подводит итог их философии, столь глубокой и возвышенной, что я не могу отказать себе привести его полностью:
«Оленные эскимосы весьма мало думают о смерти, но верят, что все люди возрождаются, ибо душа бессмертна и всегда переходит из жизни в жизнь! Люди хорошие опять становятся людьми, а дурные возрождаются животными, таким образом населяется земля, ибо ничто, получившее жизнь однажды, никоим образом