В таком афористическом стиле выдержана вся монография.
Электронный мусорщик — компостер. Будущий робофицер — компьюнкер. Деревенский робот — цифранин, или цифрак. Коррумпьютер — продажный робот, контрпьютер (counter-puter) — робот-нонконформист, не умеющий ладить с другими; из-за скачков напряжения в сети, вызванных скандалами контрпьютеров, случались серьёзные электрогрозы и даже пожары. Робунт — взбунтовавшийся робот. А озвероботы (одичавшие роботы)! А их сражения — робитвы, электросечи! А суккубаторы, конкубинаторы, инкубаторы, подвоботы — подводные роботы! А ещё ведь и автогулёны или автогуляки (les robots des voyages), и человенцы (андроиды), и ленистроны с их самобытным творчеством! История интеллектроники подробно повествует и о синтезе искомых (искусственных насекомых); некоторые — например, програмухи — даже включались в боевой арсенал. Тайняк, он же внедрец, — робот, выдающий себя за человека, “внедряющийся” в общество людей. Старый робот, выброшенный на улицу, — явление, увы, позорное, но нередкое, — этих бедняг называют трупьём. Говорят, раньше их вывозили в резервации, для облавной охоты, но Общество защиты роботов добилось закона, запретившего подобное варварство. Это, однако, не решило проблемы, коль скоро по-прежнему встречаются роботы-самоубийцы — автоморты. Законодательство, по словам Симингтона, не поспевает за техническим прогрессом, оттого и возможны столь печальные, даже трагические явления. Самое большее — изымаются из употребления автомахинаторы и киберрастратчики, вызвавшие лет двадцать назад серию экономических и политических кризисов. Большой Автомахинатор, который в течение девяти лет возглавлял проект освоения Сатурна, ничегошеньки на этой планете не делал, зато целыми кипами отправлял фальшивые отчёты, сводки и рапорты о выполнении плана, а контролёров подкупал или приводил в состояние электроступора. Он до того обнаглел, что, когда его снимали с орбиты, грозил объявить войну. Демонтаж не окупался, так что его торпедировали. Зато пиратронов никогда не было; это чистой воды вымысел. Другой компьютер, изготовленный по французской лицензии и занимавшийся околосолнечным проектированием в качестве уполномоченного ГЛУПИНТа (Главного управления интеллектроники), вместо того чтобы осваивать Марс, освоил торговлю живым товаром, за что и был прозван компьютенёром…» И всё такое прочее.
13
Из письма неизвестному адресату (от 16 ноября 1971 года): «Стрессы сегодня, конечно, сильнейшие, дорогой Пан. Но побойтесь Бога, во времена смертельных танцев, когда половина Европы была обречена на разные чёрные смерти, оспы, чумы, когда люди буквально сходили с ума, о чём свидетельствуют воспоминания тогдашних обитателей Европы, стрессы разве были слабее? Представление, что мы живём в наипаскуднейшем из всех возможных миров и времён, является заблуждением, фальсификацией перспективы по принципу “своя рубашка ближе к телу”. Причин пресыщенности, повышения порога восприимчивости к Произведениям — огромное количество, самых различных, и только разум всё ещё пытается поймать за хвост ту одну-единственную релевантную, — словно других одновременно быть не может. Пример: Запад — рост предложений, чисто количественный потоп, обескураживающее обилие, взаимное гашение сосуществующих звёзд, слишком много мод, слишком быстрая их смена, коммерциализация, прагматизация, падение цензурных барьеров; Восток — преобладание социотехнических методов полицейского типа, манипуляции сознанием, падение веры в автономию высших ценностей, лёгкость слома суверенных качеств духа…»
И далее:
«Мне кажется, многое всё же можно было бы сделать, если бы не толпы профессиональных преградителей и тормозов из полицейских кланов. Разум на Земле, как и раньше, преследуем, часто неумышленно, то есть даже не впрямую, а косвенно, что бывает результатом самых обычных, то есть очень распространённых политических конъюнктур. Не столько стрессовость времён приходит в столкновение с разумными намерениями, сколько внезапное вторжение новых информационных технологий. Всяческое дерьмо, кич, враньё — дешёвка ревёт из гигантских громкоговорителей эпохи, атакует глаза, мозги, ликвидирует зародыши самостоятельного мышления, и это, по разным причинам, и на Востоке, и на Западе получает вполне подобное в результативной параллельности развитие. Что здесь можно сделать? Я же не улучшатель-психопат, который носит за пазухой главный план спасения человечества. Я могу, что делаю, а делаю в аккурат то, что могу. И стараюсь делать как можно лучше, поскольку именно в качестве продукта нахожу награду для себя (“добродетель — твоя награда”). Панацеи, к сожалению, у меня нет, образцов не знаю, рецептов не скрываю. А Вы, как мне видится, попали в какую-то яму, впали в депрессию. В принципе, то, что может интеллект, часто зависит от его оправы, от состояния, капризов и настроения нашего духа — таков наш механизм, всё ещё не исследованный»{162}.
14
Из письма Рафаилу Нудельману (27 января 1971 года): «Что касается “Футурологического конгресса”, то целиком он составляет почти сто страниц, и сдаётся мне, что у него, кажется, нет никаких шансов на публикацию (в Советском Союзе. — Г. П., В. Б.). Поэтому его вам не высылаю…»
И далее: «В 50-е годы хотя бы можно было сориентироваться, что годится, а что нет, а теперь ни один дьявол не признается, почему какая-то невинная сказочная историйка вдруг оказывается “не того”…»
И опять Рафаилу Нудельману (13 февраля 1972 года): «Похоже на то, что центр тяжести моего воздействия понемногу всё-таки смещается на Запад, а в особенности в США, причём речь идёт не о море цветов, а скорее о довольно горячих спорах, вызванных моим творчеством, которое, как вы знаете, от типичной массовой НФ сильно отличается. А потому меня атакуют, между прочим, и как личность красную. Но я не смиряюсь, я довольно энергично огрызаюсь и даже контратакую, высказывая в интервью, статьях и т. п., написанных для западной прессы, разные свои острые суждения о некоторых тузах родом из США…»
И ещё из письма Майклу Канделю (1 августа 1972 года): «Продолжаю читать Тодорова[76] — “L'Introduction и фантастическую литературу” и морщусь от типичного академического кретинизма. Ни один из этих линнеевских классификаторов не в состоянии понять, что царство мёртвой или живой материи поддаётся классификационной сегментации с совершеннейшим равнодушием. А вот как только тот же теоретик пытается своими обобщениями накрыть человеческие произведения, словно бабочку сачком, так авторы из чувства противоречия тут же делают всё, что могут, чтобы схему эту разбить, уничтожить, развалить. Непокорность произведений проистекает из тех усилий, которые на языке Шопенгауэра называются индивидуализацией, то есть перетрансформированной Mile, которая становится видимой для Vorstellung[77]. Меня просто парализует мысль о необходимости дискутирования на этом уровне. Что же касается того, уверен ли я, что стоит тратить большие усилия на просвещение других… Ну, знаете, я и в этом уже не уверен… Я просто делаю то, что могу, и не потому, что верю в социально-положительную успешность такого рода занятий, моих или не моих, а потому, что ничего иного делать не умею…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});