Читать интересную книгу Последний каббалист Лиссабона - Ричард Зимлер

— Всегда угрожай человеку отнять то, ценность чего ему известна.

Неплохой совет. Но мерзавцы без Божьей на то воли не меняются к лучшему. Когда Синфа была на восьмом месяце беременности, египетский лекарь столкнул ее с лестницы. Она сломала ногу и ключицу. Она родила, лежа на земле. Ее крики разбудили Зули и всех соседей. Если бы не их быстрая работа, мы потеряли бы малышку Миру.

Я в компании с Фаридом бросился на поиски вероломного лекаря. Его не было нигде. Месяц спустя он обнаружился мертвым на заднем дворе ближайшего борделя. Оказалось, он повел себя излишне дерзко с купленной им йеменской девушкой.

Тетя Эсфирь заметила:

— Немного риска в избиении еврейской жены. Но стоит поднять руку на дорогую мусульманскую шлюху, и долго не протянешь.

Лети, моя жена, также обладает ироническим складом ума. Хотя сразу этого было не разглядеть. Она — дочка сапожника, ставшего нашим первым другом здесь, в Константинополе. Когда я познакомился с ней, у нее были длинные, выкрашенные хной черно-рыжие волосы и зеленые глаза, полные сдерживаемого любопытства, словно она боялась задать очень волнующий ее вопрос. Губы плотно сжаты в молчании. Возможно, из-за смерти матери, когда ей было всего пять лет.

Она перепугалась при нашей первой встрече, но все же была соблазнительна, как весенняя кошка. Когда она двигалась, казалось, что земля и воздух двигаются вместе с ней.

Я пришел к ней как-то вечером, когда ее отца не было в городе. Застыл силуэтом в дверном проеме. Она читала. Мы обменялись заговорщическими взглядами, она положила книгу себе на грудь и задула свечу. Не произнося ни слова, я скинул рубаху и штаны.

Когда наша страсть перешла границу осторожного исследования тел губами и руками, она забралась на меня. Обхватив себя руками, словно перед алтарем, она насадила себя на меня.

Могут ли прекрасно подходящие друг к другу половые органы партнеров быть символом духовного общения?

Пока она ласкала меня своим влажным теплом, я представил свою старую знакомую Рану Тижолу кормящей маленького Мигеля. Спрятав лицо в упругих грудках Лети, я подумал: «Это та женщина, которой я посвящу свою жизнь».

Так оно и получилось. Больше, чем моими манускриптами, больше, чем изучением Каббалы, на мой взгляд, моя жизнь наполнена тем, что я дал ей и моим детям. Это не всегда было правильно или даже достаточно, но я отдавал им все, что имею, не кроясь под маской.

Именно это заставило меня взяться за перо и поведать вам нашу историю.

Как я и говорил в начале нашей сказки, вчера, в середине дня, ко мне пришел гость — Лоренцо Пайва, сын нашей старой прачки и доброй знакомой Бритеш. Перед смертью его мать попросила его приехать и предложить мне вновь переехать в наш старый дом на пересечении Rua de Sao Pedro и Rua da Sinagoga, если таково будет мое желание.

Сжимая в кулаке врезающиеся в ладонь ключи, я как наяву увидел Португалию, ее пробковые деревья и маки. Розету с ее ошейником из вишен. Мордехая и отца. Голубые и белые дома Лиссабона. Площадь Россио. Зеркальную речную гладь позади нашей старой синагоги. Сладкий аромат цветущего олеандра в нашем дворе. Иуда и дядя. Могилы на Миндальной ферме.

Затем мне открылось видение, в котором мой учитель бросил мне соединенные в единую цепь слова: «Nossas andorinhas ainda estao nas maos do farad — наши ласточки все еще принадлежат фараону». Когда я во второй раз пробежал взглядом фразу, записанную кодом новых христиан, она поднялись в воздух и со звоном рассыпалась.

Когда я пришел в себя, мое сердце выстукивало: «У меня появился шанс вернуться домой».

Именно тогда разрозненные события, хранящиеся в моей памяти Торы, связались воедино в книге прошлого. Не сомневаюсь, что дядя хотел от меня именно этого много лет назад.

Я дотянулся до кувшина с вином и выхватил ленту пергамента, на которой тетя Эсфирь когда-то написала наши с дядей имена, ту самую, что он отдал мне незадолго до смерти, обещая прийти мне на помощь невзирая на обстоятельства.

Оставшись в одиночестве в комнате для молитв, я вспомнил жуткие строки из Бытия о жертвоприношении Исаака, которые дядя заставил меня пересказать Иуде той памятной Пасхой… Он объяснил нам тогда, что для достижения высшей цели следует пожертвовать своим «я». Он имел в виду свое «я».

Перед самой гибелью, в подвале дядя задал мне вопрос о моей готовности покинуть Португалию. Он говорил о своем страхе о том, что Реза и моя мать ни за что не пожелают уезжать. Эти страхи выдали его намерения: он полагал, что лишь нечто поистине ужасное сможет заставить маму и Резу — его единственного живого ребенка — уехать из Португалии.

Даже слова дяди, процитированные Диего в подложной записке, написанной от лица мохеля Соломона, говорят об оккультном обосновании его смерти:

«Твой клинок закалит меня перед Господом и, возможно, послужит высшей цели».

Какой же высшей цели могла служить его смерть? О чем думал мой наставник?

В последние двадцать четыре часа я позволил собственным домыслам перемешаться с вопросами, превратившись в путы, которые не собирались оставлять меня в покое. Поэтому я достал с полки чернильницу и отыскал рукопись, начатую еще в 1507 году по христианскому календарю и — с некоторыми исправлениями — ставшую Книгой Первой. С этого момента я и взялся завершить для вас нашу историю.

Месират нефеш, готовность рискнуть всем ради великой цели, которая позволит исцелить мир сущий и повлиять на Царствие Небесное. Лишь сейчас я, кажется, начал понимать, как это непередаваемое мужество заставляло глаза моего наставника светиться, а его руку — подниматься в жесте, благословляющем весь мир.

— Я клянусь защищать тебя от опасностей, подстерегающих на пути, — сказал он однажды, когда мне было всего восемь.

Да, он свято сдержал свою клятву. Потому что вот он я — в безопасности, в Константинополе!

Что я пытаюсь сказать, судорожно, неуверенно, из-за собственных убывающих сил и действия слишком большого количества анатолийского вина, так это то, что дядя принес в жертву самого себя. Частично, возможно, пытаясь спасти девушку, Терезу, убитую рядом с ним. Но, что более важно, я уверен, он позволил убить себя во имя грядущих поколений. Чтобы вынудить мою мать и Резу — и всю нашу семью — бежать из Португалии. Чтобы дать возможность нашему семейному древу пустить корни в безопасной земле. В земле, почва которой готова принять евреев без масок.

Я принялся было предполагать, что дядя хотел, чтобы Диего спустился в подвал или даже вынудил его прийти, воспользовавшись приемами практической Каббалы. Нет. Но, возможно, дядя подозревал, что у него будут гости. Как бы то ни было, пришел момент, — может быть, лишь когда Диего спустился в подвал, — когда мой наставник начал понимать истинный смысл восстания против нас, когда осознал возможности, которые появятся у нас после его смерти от руки убийцы. К добру или к худу, но он решил, что наша семья, наш народ оказался на грани пропасти и только его ужасная смерть способна заставит нас попытаться спастись.

Безумна ли эта теория? Возможно. Может быть, только Богу было известно, что дядя станет жертвой той Пасхи.

И все же есть доказательства, подтверждающие мою теорию, — небольшое свидетельство, могущее убедить вас в том, что мои предположения, по крайней мере, правдоподобны.

Годы назад Фарид был уверен, что изображение Мордехая в последней Агаде моего дяди было выполнено с моего лица, что это я был запечатлен в виде спасителя евреев в Книге Эсфирь. Я думал, что это невозможно: на рисунке Мордехай был слишком стар.

Я полагал также, что даже если дядя действительно моделировал лицо героя с моего собственного, то лишь потому, что предчувствовал, что позже я отомщу его Хаману — Диего.

Но вчера, рассматривая иллюстрацию, я обнаружил нечто поразительное. Мордехай во многом напоминает меня теперешнего, двадцать четыре года спустя с тех пор, как дядя сделал рисунок. У нас одинаковые коротко остриженные волосы с проседью, усталые глаза, оба мы — уцелевшие свидетели трагедии.

Как видите, дядя оказался во многом провидцем, сумев нарисовать меня таким, каким я стал почти четверть века спустя.

Так что лишь сейчас я начал понимать, что учитель подарил мне высшее предназначение, провидя, что я, как еврейский герой древности, когда-нибудь начну борьбу за спасение своего народа.

Не сомневаюсь, что именно поэтому в видении, пришедшем ко мне вчера, дядя назвал меня Мордехаем. Он подразумевал не имя моего старшего брата, как я подумал сначала, но имя библейского спасителя нашего народа.

И все же, как, по его мнению, я должен был спасать их — я, Берекия Зарко, человек, больше не верящий даже в самое существование Бога?

В ваших руках лежит ответ: я подозреваю, дядя чувствовал, что только его чудовищная смерть подвигнет меня написать эту самую книгу, которую вы теперь читаете. Что лишь его вынужденный уход из мира сущего заставит меня признать, что наше время в Европе вышло. Что лишь самая страшная трагедия убедит меня умолять всех евреев — всех до последнего, неважно, новых христиан или нет, — отправиться туда, где мы будем вне досягаемости инквизиции и прочих ужасов, которые могут измыслить для нас.