Читать интересную книгу Последний каббалист Лиссабона - Ричард Зимлер

— Как тебя зовут? — спросил я его.

— Диего, — ответил он.

Я прошептал:

— Мое еврейское имя — Берекия Зарко. Я должен знать, как тебя называют на святом языке.

— Исаак Бельмира Гонкальвиш, — сказал он.

— Человек по имени Диего Гонкальвиш тебя усыновил, правильно?

Его глаза широко распахнулись от изумления:

— Да. Откуда вы знаете?

— Я хорошо его знал.

В местном трактире, заказав дымящийся коричный хлеб и вино, разбавленное водой, мы говорили о любви его отца к птицам и старинным манускриптам. Мальчик жил у сестры сеньоры Бельмиры. Он был застенчив, но его губы начинали дрожать от вожделения, когда он заговаривал о битвах. Он хотел стать крестоносцем. Я никогда не смогу понять, почему молодые так стремятся умереть. Прежде, чем мы расстались, я поцеловал его в лоб и молча благословил.

Рабби Лоса, добровольно принявший обращение и злобный враг моего дяди, до сих пор живет в своем доме возле церкви Святого Мигеля. Лизоблюдством и подхалимством он пробил себе дорогу к сердцу епископа Лиссабона и даже стал его советником в духовном законе. Обе его дочери выросли и вышли замуж и, насколько мне известно, живут вместе в Сантареме.

Отец Карлос тоже решил остаться в Португалии.

— Да сделает меня Господь либо праведным христианином, либо хорошим актером, — сказал он, когда я видел его в последний раз двадцать три года назад.

Разумеется, его слова заставили меня вспомнить о Зоровавеле, Исааке из Ронды, графе Альмирском. Мне ничего не известно о его судьбе. Возможно, его настоящее имя было совершенно другим. Возможно, он не был ни кастильцем, ни новым христианином. Вероятно, Жоанна даже не была его дочерью.

Разумеется, о ней я тоже ничего не слышал. И все же временами, даже сегодня, она приходит в мои сны. Однако на губах ее больше нет горечи, и я невольно сравнивал ее со своей женой в былые годы. Даже память Торы стирается слезами.

Нет у меня новостей и от Хелены, девушки, с которой я был обручен столько лет назад, с которой я потерял невинность. Так даже лучше.

В мае 1507 года, когда мы строили планы об отъезде, к нам в дом вошел купец в алых и белых одеяниях с письмом от нищего нового христианина Антониу Эскаравелью. Сразу же после погрома и задолго до оглашения декрета короля Мануэля, разрешающего новым христианам покидать Португалию, ему удалось добиться позволения на свободный отъезд для свидания с его обожаемым Папой Юлием.

— Вы не знаете, как у него дела в Риме? — спросил я курьера.

— Рим? О чем ты говоришь?! Он в Иерусалиме! Уже обзавелся серебряной лавкой в старом еврейском квартале.

Я сорвал с письма восковую печать:

«Дражайший Берекия, я говорил тебе и господину Аврааму, что вы должны решиться и ехать со мной. Этот старый осел в конце концов оказался не таким уж безумцем, верно? В жопу Папу Юлия. Мне плевать на весь итальянский полуостров. Да падет на них чума или ядовитый змей приползет в Рим и покусает всех его кастильских резидентов в их жирные задницы. Я всегда буду рад тебя видеть. В следующем году в Иерусалиме».

Не в следующем, но, возможно, скоро. В конце концов, мы приблизились к этому. А я не становлюсь моложе. Если я собираюсь отправиться…

В июле 1507 года Фарид сел на судно до Константинополя, везя с собой адрес Ту Бишвата и все деньги, которые нам удалось собрать. Мама, Синфа, Эсфирь, Афонсо Вердинью и я последовали за ним в августе на корабле, отплывшем из Белема девятнадцатого ава. К нашему изумлению нас уже ожидал ветхий двухэтажный дом в маленьком еврейском квартале: благодаря Ту Бишвату, чье истинное имя я не вправе называть, дядя сумел внести предоплату для покупки в собственность дома.

Розета осталась с Резой: она была впервые беременна — Реза, не Розета, конечно, — и переехала вместе с мужем и Авибоньей на ферму неподалеку от Бельмонта в горах северной Португалии. Я не видел их с тех пор, как наш корабль покинул док Белема. У них три живых сына — Мордехай, Иуда и Берекия, и дочь Мира. Авибонья вышла замуж за фермера, разводящего каштаны и делающего вино. Она живет неподалеку, у нее двое детей. У нее так и не отрос ноготь на большом пальце, и она так и не получила известий от своих родителей.

Мы молимся, чтобы костры инквизиции, добравшись из Кастилии в Португалию, миновали их долину. Боюсь, что теперь это лишь вопрос нескольких месяцев. В этом мире нам отпущено слишком мало спокойного времени.

Иуда. Когда мне удалось, наконец, отобрать у матери его штаны и рубашку, я похоронил их на Миндальной ферме рядом с могилой дяди. Мы прочитали кадиш, чтобы помочь его душе свободно покинуть мир сущий.

С момента его исчезновения прошло двадцать четыре года, и он так и остался горьким воспоминанием. Всего три года назад мне показалось, что я узнал его опаловые глаза у человека в одеждах португальского купца. Он отдыхал на солнышке в саду у юго-восточного минарета мечети Хагии Софии. Мое сердце грохнуло подобно пушечному выстрелу. Голова пошла кругом. Я подумал: «Это все ошибка. Он жив, его воспитали старые христиане. И он расскажет мне, где он пропадал все это время». Я подошел к нему и сказал

— Это ты, Иуда? — На его лице отразилось замешательство, и я взял его за руку. — Ты не узнаешь меня? Я Берекия. Твой брат!

Он похлопал меня по спине, будто старого пьяницу.

— Лучше ступай домой к своей жене, пока она не начала искать тебя, — посоветовал он со смехом.

Вот во что обращается горе в руках нынешней молодежи.

От Самира, отца Фарида, вестей не было.

Я помню, как рабби Верга говорил мне, стоя у нас во дворике, что мы должны помнить умерших и то, как они расстались с жизнью. Его слова вызывают у меня улыбку: есть ли на земле хоть кто-то, способный такое забыть?

Выходит, что Самсон Тижолу, вычеркнувший все имена Бога в Ветхом Завете, был прав, говоря, что нельзя больше говорить о евреях в Португалии в будущем времени. Будь дядя жив, смог бы он что-нибудь сделать с этим? Великие каббалисты обладают определенной силой, и, возможно, если бы он сосредоточился…

Или это все ложь? Огромная часть моей веры утекла вместе с кровью моего наставника.

Рана, жена Самсона и моя давняя подруга, все еще живет на своей ферме близ Лиссабона. Мигель, ее сын, стал учеником серебряных дел мастера. Как мне рассказывали, глубокой ночью, за закрытыми ставнями он мастерит указки для Торы и другие священные предметы.

Наша соседка сеньора Файам умерла в 1512 году. Гемила вместе с семьей живет в своем старом доме и тайно исповедует иудаизм. Их пес Белу умер, разумеется, так и не найдя кость своей утраченной лапы. Некоторые части нашей сущности не подлежат восстановлению. Хотя это не мешает нам искать их. Я часто думаю о лимонном дереве, растущем над рукой сеньоры Розамонты. Как замечательно было бы вновь получить у нее из рук немного фруктов.

Как там растет дядин миндаль? Его смерть все еще ранит мою душу ранним утром, когда на траву выпадает роса и разум не в состоянии противиться воспоминаниям. Не так давно я осознал, что похож на дерево, с которого ножом шохета срезали главные ветви. Из рубцов мне удалось выпустить новые ветви. Мне даже удалось расцвести. Много раз. Но дерево все равно не будет таким, как прежде. Насколько стройнее я мог бы вырасти, будь он…

Сорок четыре года пролетели мимо. Я пожилой человек, у меня растут дети. Но все равно мне так хотелось бы снова увидеть свое отражение в изумрудных глазах моего дяди, почувствовать успокаивающее прикосновение крыла его белого халата. Поцеловать его в губы. Но этого никогда не будет. Даже если я целый год ночи напролет буду петь Зохар.

Мурса Беньямин не сдалась после того, как ей было отказано в браке по закону Левирата. Она вышла замуж за богатого нового христианина, владеющего бочарней в Порто — хорошего человека, как она мне написала, — и работает переводчиком для купцов в Сан Хуан да Фос.

Мануэль Мончике, чья жена Тереза погибла рядом с дядей, эмигрировал в Амстердам и стал там одним из управляющих банка. Я слышал, что он проявил недюжинный интерес к морским путешествиям и даже плавал в Бразилию, где сделал замечательные наброски местных бабочек. За меч он больше не берется.

Так что, возможно, человек все же может найти дом в чужой стране. Перед отъездом мама была столь любезна, что сшила новую абу Аттару, человеку, одолжившему мне свою одежду, когда я бежал по Мавританскому кварталу тем злосчастным воскресеньем гибели евреев. Он встретил меня крепкими объятиями. Прежде, чем покинуть его дом, я съел целого цыпленка, фаршированного черносливом и лимоном. Мы соединили руки в молчаливой молитве, затем вместе прочли несколько сур Корана.

Исаак ибн Фаррадж, аскет, спасший голову своего друга от костра Россио, окончил дни в Валоне, став преуспевающим писцом. Я случайно встретился с ним на Родосе, когда его завоевали турки, и он выглядел так, словно не брал в рот ни крошки с тех самых пор, как уехал из Лиссабона. Кожа да кости. Борода, словно белый лишайник. Оказалось, он кое-что выяснил о фруктах, которые привозят из Нового Света, поскольку беспрестанно повторял: