мы должны обязательно встретиться или по крайней мере как-то связаться. Ваше письмо и текст дают мне много больше того, на что я надеялся, и я искренне благодарю вас за них. Я не смогу ответить на все вопросы – важные и решающие, – которые вы формулируете убедительно и в то же время не выпячивая их. Я тоже задаю их себе, как вы можете догадаться, и замешательство, о котором вы говорите в своем письме, – вам хорошо известно… что я не могу не разделять его… Да, также по «идеологии» и по «науке». Мы читаем наших «современников» аналогичным образом. Надо работать. Но территория заминирована, и сейчас больше, чем когда бы то ни было[553].
В конце письма Деррида упоминает текст, в котором, как он сам считает, пошел «дальше всего» в плане проблем, поднятых Жаном-Люком Нанси, – »Концы человека», лекцию, которую он готовится прочитать в Брюсселе после того, как она была представлена в Нью-Йорке. Он предлагает отправить ему этот текст, который он не собирается публиковать во Франции, по крайней мере пока: «Публикация меня в этот момент интересует мало и даже тревожит. И думаю, что какое-то время будет так же».
Нанси очень тронут этим письмом; сближение, на которое он надеется, позволяет ему чувствовать себя менее одиноко. Но он не знает, стоит ли добиваться встречи с Деррида, опасаясь, что не сможет «правильно изложить интуиции, которые, возможно, не слишком хорошо проработаны». Среда, из которой вышел Жан-Люк Нанси, существенно отличается от среды Деррида. Он родился в Бордо в 1940 году в католической семье, воспитание получил в Христианском союзе студентов (JEС). После нескольких провалов на конкурсе в Высшую нормальную школу он защитил магистерский диплом под руководством Поля Рикера. Первоначально он приехал в Страсбург, чтобы изучать теологию, но вскоре он от нее отдаляется. Именно здесь Люсьен Брон, в то время преподаватель – ведущий семинаров на филологическом факультете, знакомит его с Филиппом Лаку-Лабартом.
«Мы сразу же подружились, хотя и были очень разными. Филипп был атеистом, более политизированным, чем я, и больше интересовался литературой. Он опубликовал несколько работ в Le Nouveau Commerce и был на короткой ноге с Жераром Женеттом, его преподавателем на предподготовительных курсах в Ле-Мане, а потом он стал студентом Жерара Гранеля в Бордо. Оба мы, хотя и пришли к этой работе разными дорогами, были под большим впечатлением от „О грамматологии“. Деррида для нас был живой философией: был кто-то, кто занимался ею прямо у нас на глазах, производя понятия, с которыми нужно будет отныне работать. Деррида предложил недостающее звено в цепи, которая вела от Гегеля к Хайдеггеру; он дал мне возможность читать Гуссерля. Брон боялся, что я уеду в Нантер, где Рикер хотел взять меня ассистентом. У него было ощущение, что, поскольку он познакомил нас – меня с Филиппом, он может держать нас при себе… Май 1968 года был в Страсбурге очень бурным. Было много споров и сильное желание чего-то радикального. Мы совершенно не доверяли коммунистической партии, маоизм нас немного привлекал, но еще больше мы были захвачены ситуационизмом, особенно Филипп»[554].
В начале 1970 года Нанси и Лаку-Лабарт приглашают Деррида на семинар по риторике, который проходил в рамках только что организованной ими Группы исследований теорий знака и текста. Также на нем присутствуют Женетт и Лиотар. Доклад, с которым выступает Деррида – «Белая мифология», – является фрагментом его семинара в Высшей нормальной школе:
Речь должна будет идти о метафоре в философском тексте, о том, что надо выявить «метафизические» черты понятия метафоры, которое могло бы руководить этой проблематикой и, следовательно, нейтрализовать ее… Предлогом, если не путеводной нитью этого анализа станет один отрывок из «Сада Эпикура» А.Франса (именно так!). А настоящая путеводная нить должна пройти между Ницше и Хайдеггером[555].
В первый раз Деррида приезжает в Страсбург 8-д мая 1970 года. Об этой встрече, во многих отношениях основополагающей, впоследствии было подробно рассказано Филиппом Лаку-Лабартом в тексте памяти Деррида, написанном вскоре после его смерти:
Он был одним из первых гостей небольшой «исследовательской группы», которую нам тогда удалось организовать, мне и Жану-Люку, после 1968 года. Меня поразили три вещи, незабываемые: бесконечная грусть в его глазах, когда он выходил из вокзала с Женеттом и еще не видел нас с Жаном-Люком, приехавших встретить его; это был взгляд Кафки на фотографиях, а также Целана (кроме того, из его первых слов мы узнали о смерти Делана, о которой его самого только что известили). Второе – его невероятные зрелость, авторитет и убедительность во время лекции «Белая мифология», которая меня просто оглушила, сразила, так что, когда вскоре мне надо было взять слово, я устыдился и начал заикаться (но ответом мне тут же стала его искрящаяся благожелательность, доброта, нечто гораздо большее понимания и внимания – его улыбка…). Наконец, третье, когда пришел вечер, – его совершенно неожиданная веселость, живость или скорее радость, которая внезапно в нем обнаруживалась, как нечто свойственное только ему[556].
За несколько месяцев до создания этого текста памяти Деррида, во время его последнего приезда в Страсбург, Филипп Лаку-Лабарт и Жан-Люк Нанси вместе описали некоторые другие моменты этого визита:
Мы помним, как гуляли вместе вдоль реки Илль: Филипп шел впереди с Женеттом, а Жан-Люк следом за ними с Деррида (Лиотар тогда еще не приехал). Женетт и Филипп были знакомы и болтали друг с другом, тогда как Жан-Люк открыл для себя способность Деррида к молчанию и был слегка встревожен тем, что его роль сводилась к тому, чтобы указывать время от времени на дворец Роан, на собор, старую таможню, что, в общем-то, не требовало никаких ответов… Зато через какое-то время он разговорился и рассказал нам недавнюю историю об одном из своих сыновей, очень юном, который без разрешения выехал на велосипеде на национальную трассу. Страх, который он испытал из-за этого происшествия, все еще ощущался и в тот момент. Нас что-то смутно удивило: мы начинали понимать, что с философом не обязательно говорить о философии и что работа осуществляется через тексты[557].
Связи с Нанси и Лаку-Лабартом вскоре укрепятся, что приведет к многочисленным совместным проектам.
Примерно в тот же период Деррида знакомится с Сарой Кофман, которую он вскоре представит двум друзьям, недавно обосновавшимся в Страсбурге. Кофман, родившаяся в Париже в 1934 году, дочь раввина, арестованного и высланного в 1942 году, провела конец войны, будучи ребенком, которого прятали, в