Читать интересную книгу Обольщение Евы Фольк - Дэвид Бейкер

— Ты в первую очередь нужен своей жене, — ответил Пауль непривычным для него резким тоном. — Мы проиграли войну. Фюреру следовало бы попросить о мире, пока наши враги полностью нас не уничтожили.

— Пастор, будьте осторожнее в высказываниях, — сказал Бибер, подсознательно понизив голос. — Гестапо сейчас арестовывает всех пораженцев, даже не задумываясь.

— Тогда пусть приезжают за мной. Меня уже тошнит от всех этих смертей, разрушений и страданий. И все — из-за каких-то фанатиков.

— А вы уверены, что причина — только в фанатиках? — спросил Ганс.

В комнате воцарилась тишина. Андреас задумчиво потупился в пол.

— Как бы там ни было, уже ничего нельзя изменить, — сказал, наконец, Ганс. — Теперь наша цель только одна: выжить. Может быть, потом…

— До меня доходят слухи о нашей жестокости, особенно — по отношению к евреям, — перебил Бибера Пауль. — Я — служитель Евангелия. Я должен предпринимать хоть что-нибудь.

— Эти слухи могут быть преувеличены или раздуты британской пропагандой, — сказал Андреас. — Но даже если это и не так, вы все равно ничего не сможете сделать. Вы нужны своей общине. Сейчас, когда к нашим границам приближаются русские, тревожиться о евреях или чем-либо другом — непозволительная роскошь. — Андреас нахмурился. — Вы просто не представляете, что русские могут сделать с Германией. Наши враги уже ведут разговоры о войне по истреблению немцев. — Андреас осекся. — Хотя, по правде сказать, мы и сами начали уподобляться им.

— Поэтому я и говорю, что наш долг сейчас — помогать друг другу выжить, — сказал Ганс. — После вторжения с запада, в чем сомневаться не приходится, мы окажемся между молотом и наковальней. Все, о чем мы должны сейчас думать, — это наши парни на фронтах и наши ближние.

Пауль глубоко вздохнул.

— О наших ближних? А кто наши ближние, Ганс?

Старик осекся.

— Нам нужно молиться о том, чтобы фельдмаршал Роммель как можно дольше удерживал Западный вал, — сказал Андреас. — Если противники выдохнутся, то у нас есть шанс, что они начнут мирные переговоры. Роммель — гений. Если кто-то и сможет удержать оборону, то это только он. Все западное побережье изрыто окопами и бункерами и усеяно минными полями.

Бибер взял свою чашку с кофе.

— И еще не будем сбрасывать со счетов «Оружие возмездия». Кто знает, что там наши ученые придумают со своими ракетами.

Пауль посмотрел на Андреаса.

— Как, по-твоему, где начнется вторжение?

— Трудно сказать. У нас 1300 километров оборонительного рубежа, но, как мне кажется, это будет где-то возле Кале.

— И когда?

— Генералы считают — не раньше конца июня. Это вполне логично, поскольку именно к этому времени уже высохнут дороги в Польше. Когда русские начнут наступать с востока, нам придется ослабить оборону на западе. — Андреас понизил голос. — Честно говоря, меня это беспокоит. Фюрер бросает лучшие силы против русских, оставляя сражаться с американцами и британцами детей, стариков и легкораненых. — Андреас опять взглянул в сторону кухни. — Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. — Подойдя к граммофону, он поставил на диск пластинку и несколько раз провернул ручку. — У нас еще есть музыка. Вот, например, Моцарт. Концерт для фортепиано с оркестром № 27. Это был любимый концерт одного офицера, с которым я познакомился в поезде по пути в Варшаву. Надеюсь, он немного развеет наше мрачное настроение.

Ева бросилась через кухню к выходящей в сад двери, в которую кто-то с силой забарабанил. На пороге стояла плачущая вдова Шмидт.

— Пастор здесь? — спросила она.

— Да, входите. — Ева провела соседку в гостиную. ~ Папа, здесь к тебе фрау Шмидт.

Вдова, подойдя к Паулю, что-то прошептала ему на ухо. Ева заметила, что отец побледнел. Фрау Шмидт передала ему какую-то записку. Пауль, взяв дрожащей рукой листок, положил его на журнальный столик и, сев на диван, достал из кармана свои очки.

В последнее время Ева начала замечать, что отец стал очень нервным. Оставшись совсем один, он тяжело переживал развод с Гердой. Кроме того, ему теперь приходилось постоянно Делить горе с прихожанами, лишившимися на войне родных.

— Папа, что там? — настороженно спросила Ева.

Медленно прочитав записку, Пауль невидящим взглядом уставился на стол. Наконец, он встал и, поблагодарив фрау Шмидт, снял очки, чтобы вытереть слезы.

— Только что в реке обнаружили тело Адольфа Шнайдера, — угрюмо сказал Пауль. Он медленно прочитал предсмертную записку Адольфа.

— «Жить на этой земле уже невыносимо. — Промолчав, Пауль продолжил: — Если увижусь с Богом, дам Ему кулаком в лицо».

* * *

— Вы сможете сделать это ради меня? — умоляюще спросила Ева доктора Кребеля.

Был жаркий июньский день. Ева сидела в кабинете доктора. В ее взгляде читалась мольба и отчаяние.

Кребель, размышляя над вопросом Евы, вытер лоб носовым платком. Даже после стольких лет лечения человеческих тел и душ, он сомневался в собственной рассудительности.

— Даже и не знаю, что тебе сказать, Ева. Я, конечно, мог бы сделать это, но не уверен, что это будет правильно.

Такой ответ явно разочаровал Еву.

— Андреас создан для земли, а не для войны. Последние два месяца он дни напролет проводит вместе с Бибером в виноградниках Рота. Зачем ему возвращаться на фронт? — Сердито настаивала на своем Ева. Встав, она нависла над рабочим столом, упершись в него руками. — Все, что от вас требуется, — сказать, что его рука еще не достаточно здорова. Всего лишь несколько слов, и Андреас останется дома.

Кребель откинулся на спинку кресла.

— Ева, послушай… Во-первых, со времени той заварухи с Германом Гестапо проверяет каждый мой шаг. Во-вторых, ты тоже у них под колпаком.

— Значит, вы боитесь?

— Позволь тебе напомнить, что ты не имеешь права требовать от меня, чтобы я солгал ради спасения твоего мужа.

Ева, встрепенувшись, вернулась на свой стул.

— Да, вы правы. Извините. Но вы сможете мне чем-нибудь помочь?

Кребель сверился со своим блокнотом.

— Честно говоря, Ева, я не знаю, — устало ответил он.

Кребель знал, что короткого заключения будет достаточно, чтобы Андреас остался дома. Это могло спасти его жизнь. Однако в таком случае его место придется занять какому-то другому юноше, который будет подвергать себя опасности. Сколько солдат пострадает из-за того, что их не вел в сражение опытный командир? Кребель сочувственно посмотрел на Еву.

— Если Андреас когда-нибудь узнает о нашем сговоре, он возненавидит нас обоих. Мы посягаем на его мужское достоинство.

— Но зато спасаем его жизнь!

Доктор, кивнув, мягко положил руку на ладонь Евы.

— Я участвовал в Первой мировой и знаю, что когда уже ничего не остается, людей держит только их честь. Я видел, как солдаты шли на верную гибель, лишь бы не быть обесчещенными. — Кребель убрал руку. — Прежде, чем я приму решение, я хочу, чтобы ты поразмышляла над тем, что это будет значить для тебя и твоего брака. Андреас, узнав об обмане, обидится на тебя и, возможно, даже возненавидит. — Кребель пристально посмотрел Еве в лицо. — Чтобы этого не произошло, тебе придется до конца своих дней носить в себе тайну, а тайны меняют людей. Поверь мне.

— Но это… Это же всего лишь несколько строк! — чуть ли не крикнула Ева.

Встав со стула, она подошла к окну. Вайнхаузен опять стал унылым, как и во дни ее детства. Люди бродили по мощеным булыжником улицам, ссутулившись и поникнув лицом. Нигде больше не было слышно детского смеха и звуков музыки. Все, что осталось от «чуда Гитлера», — это цветы в окнах, которые посреди окружающей безысходности теперь казались совершенно неуместными. Повернувшись, она твердо посмотрела на Кребеля.

— Я прошу, чтобы вы это сделали.

Кребель после мгновения нерешительности потянулся за ручкой.

— Я отправлю заключение завтра же.

Ева медленно брела домой. Остановившись в переулке возле рыночной площади, она посмотрела на сердечко, вырезанное Гюнтером Ладнесом много лет назад на толстой балке в стене дома. Рядом была нацарапано: «ГЛ любит ЛК». Ева заплакала.

Когда она пришла домой, Андреас и Бибер, смеясь, возились в саду. Несколько секунд молча понаблюдав за ними, Ева крикнула.

— Я уже дома! Минут через пятнадцать будет ужин!

Поспешив на кухню, Ева надела передник. Клемпнер как-то сказал, что передник — это униформа немецкой женщины. Пожалуй, в этом действительно был смысл. Открыв буфет, Ева уныло посмотрела на его почти пустые полки. Они ярко иллюстрировали, насколько изменилась жизнь в Германии по сравнению с довоенными годами. Открыв банку с тушенкой, Ева выложила ее содержимое на тарелку. Затем она нарезала тонкими ломтиками сыр, выловила в кадке последнюю маринованную свеклу, поставила на стол несколько ломтей грубого ржаного хлеба и выскребла остатки из последней банки вишневого варенья.