Под утро они заснули. Варан лежал на шкуре морской козы, густой и жесткой, пахнущей, как в детстве, водорослями. Смотрел сквозь дыру в потолке, как светят звезды.
Очаг отлично держал тепло.
У Варана было четкое ощущение, что он у цели. Пусть таинственный путник ушел отсюда две недели назад — но ведь не год назад, не пять лет; бродяга не медлит, но и не торопится. То, ради чего Варан бросил Нилу, то, ради чего он позже бросил высокий пост и коридор в сто пятнадцать шагов, ради чего он рискнул жизнью, смертельно оскорбив Подставку…
«Никакой бродяга не может знать смысл сущего, — сказал Подставка за несколько дней до Баранова исчезновения. — смысл сущего находится за его пределами, а бродяга — часть нашего мира…»
Варан, поглощенный приготовлениями к побегу, ничего не ответил Императорскому Столпу. К тому моменту ему было совершенно ясно, что маги, обычные обитатели привычного мира, носят на себе знак извне — и либо умеют быть достойными его, либо, что чаще, не умеют. А Бродячая Искра бессмертен, он появляется и исчезает, когда ему вздумается; что, если его человеческое обличье — зримая тень кого-то, находящегося «за пределами сущего»?
Наступило утро. Небо оставалось по-прежнему темно-синим, но по всему поселку вдруг завыли, зашипели клыкастые стражи в сугробах — каждый второй по кличке Дружок.
— Вот и здрасьте, — пробормотала хозяйка. — Эй, девки…
— Пусть поспят, — сонно отозвался хозяин. — Только глаза закрыли, вот… Вот эти россказни-то ночные…
За ночь остывшие стены сделались матовыми, и зажженная хозяйкой свечка тускло горела в одиночестве. Хозяин, сопя, подбросил топлива в печь.
Небо над очагом чуть посветлело.
Забулькала кипящая вода, в полутьме возник тошнотворный запах рыбы.
Варан поднялся. Навестил отхожее место снаружи, у самых дверей; замерз и долго отогревался, пристроившись рядом с печкой.
— Хозяин…
Тот сделал вид, что не услышал. Хмуро перебирал при свечке охотничью снасть — на морскую козу, насколько Варан мог судить.
— Спасибо тебе, добрый человек Варан, — сказала хозяйка, будто назло мужу. — Ночь недоспали… Зато вспоминать теперь будем целый год.
Хозяин засопел.
— Вы счастливы? — спросил Варан.
Хозяин чуть не выронил костяной наконечник гарпуна:
— Что?
Хозяйка смотрела на гостя. Ее глаза казались двумя темно-вишневыми линзами.
— Да, — сказала она наконец.
* * *
Местный почтарь долго скреб ногтями под рукавом шубы. Бродяга? Был и бродяга. Он, почтарь, сам же его отвез на перекресток. Да, там и оставил. Бывалый человек, сразу видать, такой не замерзнет, не пропадет… Куда потом подался? А кто его знает. На перекрестке гостиница, там все про всех знают…
Почтарю хотелось поболтать, он охотно взял бы путника в сани, да ведь в такие снега и почты-то нет. И трехлапец в округе ходил, охотники видели. Вот пусть снега улягутся, трехлапец уйдет, и на будущей неделе, может, и съездим, с перекрестка мешочек заберем, но не сегодня, упаси Шуу, не сегодня. А гость, если хочет, может сам себе хижинку из снега сложить да дровишек прикупить у почтаря — оно и переночуется…
— Парень, продай повозку, — сказал Варан. Почтарь выкатил глаза, как будто тот самый трехлапец наступил ему на ногу.
— Мне надо быстро, — сказал Варан. — Упряжка есть? Тягуны?
— Шутишь, отец, — промямлил почтарь. — У тебя таких денег нет, чтобы мою повозку купить. Я же, это, у общины на жалованье…
Варан вытащил из потайного кармана императорскую пятидесятку.
Такой радуги снежный дом почтаря не видел от основания. Насыщенно-красный, бирюзовый, аквамариновый и желтый отражались от стен и, наверное, вырывались из дыры в потолке над очагом, так что почтарь заозирался: а вдруг соседи увидят?
— Ты… батя… зарезал, что ли, кого?
— Заработал, дурень. В столице такими деньгами стены оклеивают.
— Врешь…
— Привираю, но не слишком. Ну как, продаешь повозку?
У почтаря дрожали руки. Он окинул Варана оценивающим взглядом — пытался понять, сколько еще денег могут вмещать потайные карманы и какую беду — или счастье — это сулит ему, скромному почтарю.
— Спешу, — бросил Варан.
— Продаю, — решился почтарь.
Почтовые сани оказались неказисты — корыто корытом, вместо сиденья — охапка хвои, полог из дырявой вытертой шкуры. Зато упряжку Варан оценил — три сотни тягунов, запряженных по два десятка, могли тащить сани и по целине, и по дороге, проложенной снежным кротом.
Почтарь маялся и поминутно менял решение.
— Трехлапец сожрет, — говорил он, запрягая тягунов. — Жалко… Отменные мушки, где еще таких купишь…
— Но этих же где-то купил…
— Дорогущие…
— За такие деньги ты знаешь сколько всего накупишь?
— Трехлапцу прямо в пасть… Слушай, давай я тебе назад отдам, деньги-то?
— Давай! — зло соглашался Варан.
Почтарь вытягивал пятидесятку, долго рассматривал ее и гладил, снова прятал за пазуху:
— Не. Сговорились, а слово, оно, знаешь…
А через минуту опять начиналось:
— Ну куда ты спешишь, а? В сугроб как встрянешь… До вечера не доберешься… А тут и трехлапец…
— Давай деньги!
— Ну… Я же так… Чего ты злишься-то?
Через час с небольшим Варан все-таки выехал. Снежный крот хорошо знал свое дело — дорога шла сквозь снега, глубокая, как овраг. Белые стены стояли справа и слева, почти смыкаясь над головой. «О кроте не думай, — напутствовал почтарь. — Я о нем никогда не думаю, и вот — до сих пор Император миловал. Только не задумывайся. Потому что когда ты едешь, а он навстречу прет — нет никакой возможности, ну прямо все, конец…»
Первые сто шагов тягуны брали разбег — тоненькие лапы с круглыми опорными «пяточками» оставляли смешную вереницу следов. Потом забили крыльями, и к следам на снегу добавился безумный, но по-своему гармоничный узор. Потом первая двадцатка тяжело оторвалась от снега и полетела, за ней вторая, третья и так далее. Длинное облако голубовато-розовых с перламутром насекомых вытянулось над дорогой, и круглый нос саней чуть приподнялся, будто тоже желая взлетать. Варан знал, что самый храбрый тягун в лучший момент своей жизни поднимается самое большее на два человеческих роста над землей. Те, что осмеливаются подняться выше, гибнут, не оставляя потомства…
На дне так называемой дороги было сумрачно и жутко. Не думать о кроте, сказал себе Варан. Думать о том, кого я встречу впереди. О том, кого парень-почтарь совсем недавно вез по этой самой дороге…
Въехали в снежный тоннель — здесь крот шел напролом, не заботясь, чтобы путник видел звезды. Потолок опасно провисал — в полной темноте Варан успевал заметить только очертание препятствия; он лег на дно саней, прикрыл глаза, вслушиваясь в скрип снега и нежное жужжание тягунов. Крот шел здесь только вчера, тоннель не успел завалиться… Во всяком случае не должен был успеть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});