– Мне кажется, товарищ Менжинский роет в правильном направлении, – сказал Коба. – Остается решить: кто будет этот человек, который выступит на конгрессе от имени «Треста»?
Я думал, что они назовут меня. Ягода действительно предложил мою кандидатуру, но Менжинский посмотрел на черноволосого, сидевшего в углу. Тот поморщился.
– Нет, – сказал Менжинский, – здесь существует угроза разоблачения. Мы не можем провалить такую идею. Думаю, что этим человеком должен быть настоящий дворянин. Есть только один человек, способный на такое. Его зовут Александр Александрович Якушев. Он действительно организовал подпольную монархическую организацию. Сейчас сидит у нас в камере смертников… – И опять взгляд на черноволосого. Тот одобрительно кивнул. – Я его знаю по Петрограду, не раз с ним тогда встречался. Ему сорок шесть лет, дворянин, окончил Императорский Александровский лицей. Работал в Министерстве путей сообщения, действительный статский советник, занимался Царскосельской дорогой, его хорошо знал царь. Вождям эмиграции он прекрасно известен. Вот он и должен стать главой «Треста». Я думаю, к нему в камеру мы подсадим вас, «князь Д.». Вы ведь первым сообщили нам о нем, он вас знает. Вам будет о чем поговорить.
Черноволосый в углу улыбнулся…
Этого черноволосого звали Артур Христианович Фраучи (партийный псевдоним Артузов). Он был сыном швейцарского сыровара с итальянскими корнями; мать его отчасти латышка, отчасти эстонка, отчасти шотландка. Жизнь перемешала все крови в этом человеке, ставшем истинным отцом нашей разведки. О нем тогда уже говорили: «У него пылкое воображение итальянца, спокойствие, невозмутимость прибалта и стойкость и смелость шотландца».
Он с блеском окончил металлургический институт, когда свершилась Революция. И, как десятки других молодых людей, бросил профессию, вступил в партию и в новую волнующую неведомую жизнь. Теперь он принадлежал нам – строителям этой новой жизни. С 1919 года работал, а потом и возглавил знаменитый Особый отдел ВЧК, боровшийся с контрреволюцией и, как положено в Революцию, проливший много крови. В 1930 году он руководил нашей внешней разведкой, был назначен главой Иностранного отдела ОГПУ, и я какое-то время непосредственно подчинялся ему, пока не перешел в ведение Кобы.
Артузов оказался гениальным руководителем. Он не только собрал блестящую команду профессионалов в самых разных областях – он еще и умел их слушать. С ним работали бывший царский генерал, бывший знаменитый польский разведчик, перевербованный Артузовым, бывший царский офицер и бывший боевик-анархист…
Все решения вырабатывались коллегиально этими «бывшими». А он молча слушал и в конце подводил итоги, подчас самые неожиданные. Но они снова обсуждались… И он опять слушал и уже в конце делал решающий вывод. К этому моменту дискуссия окончательно исчезала в дыму папирос. Они все страшно курили. Моя жена заставляла меня вешать в прихожей пиджак, навсегда пропахший дешевым табаком.
Артузов был неизменно невозмутим и удивительно ровен. Все знали: его ничто не могло вывести из равновесия, кроме… Этот корпусной комиссар (соответствовало старому званию «генерал») выступал в концертах самодеятельности в клубе ОГПУ. Я увидел его однажды перед концертом и… не узнал. У него дрожали руки от страха, обычно бледное лицо горело – так он волновался!
Его считают отцом ложных организаций монархического подполья. Таких, как «Трест» и «Синдикат».
Но, повторюсь, я уверен: он был только соавтором. Главным автором наших провокаций являлся «талантливый мерзавец» Менжинский.
Так я оказался в камере с Якушевым.
(Об операции «Трест» я расскажу кратко, ибо не все еще можно рассказывать.)
Якушев меня сразу узнал. Спросил спокойно:
– Вас ко мне подсадили? Я ведь вычислил вас еще в Лондоне, несмотря на восторги великой княгини. Вас выдают много работавшие руки. Когда-нибудь князя Д. поймают, если их не отрезать. Я сказал о своих подозрениях ее высочеству, но она не поверила. Все вспоминала ваш героизм во время поездки… Я не смог ее убедить.
Я возразил, что он ошибается и я действительно князь Д., перешедший на сторону советской власти. После чего осыпал его градом знатных фамилий, сотрудничающих с большевиками. И в заключение добавил:
– Можно, конечно, заниматься диверсиями и прочими булавочными уколами. Но куда действеннее поступать, как я: будто бы капитулировать. После чего войти внутрь системы и начать медленно ее изменять, постепенно придавая Большевизии человеческое лицо. Другого для нас с вами выхода сейчас нет. Сотрудничать с ними, чтобы постепенно менять лицо большевизма!
Я увидел, что эта моя речь произвела впечатление. Теперь он очень хотел мне поверить… чтобы не быть расстрелянным. Моя идея придавала его капитуляции весьма благородный облик. И, добивая его, я сказал:
– Вас желает видеть один из бывших ваших знакомцев, а ныне вождь большевистского ОГПУ товарищ Менжинский.
– Это хитрейший подлец, – заметил он, – но большевики и вправду надолго, если он связался с ними.
После нескольких дней подобных разговоров он явно начал соглашаться.
И тогда я повез его домой к Менжинскому.
В квартире, обставленной ценной мебелью, мы втроем отлично отобедали. После обеда скрюченный Менжинский читал вслух Омара Хайама. Играл Моцарта. И в перерывах между чтением и игрой, как бы советуясь с Якушевым будто со сподвижником (великое доверие!), продумывал (давно придуманный) план. Наконец план был готов.
Якушев предстанет на Западе главой некоей мощнейшей монархической организации, которая успешно готовит переворот в России. У организации – свои люди уже повсюду и даже есть «окно» на границе, которое они контролируют… Короче, повторил все, рассказанное Кобе.
– А если я соглашусь, но за границей, как говорится, «дам деру»? – спросил Якушев Менжинского.
– Вряди ли, вы человек чести. Ну а если все-таки… тогда он вас тотчас убьет, – кивнул на меня Менжинский. – Он все время будет незримо с вами, как и другие наши люди. – И вдруг произнес как-то грубо, панибратски: – Ну что, согласен, ваше превосходительство? Или все-таки желаешь пулю? – И засмеялся.
И Якушев согласился. Я был в нем уверен. Я знавал таких людей. Коли дал слово – сдержит.
Я доложил Кобе о согласии Якушева.
– Что ж, пусть поработает, – сказал Коба, выслушав мой отчет. – Мы их потом всех, как говорил Ильич, «чик-чик – и отрежем!».
Смерть Кобы, рождение Сталина
1923 год – это рубеж в жизни Кобы… Мог ли кто-нибудь представить даже во сне, что Коба, верная тень Ленина, «левая нога Ленина», посмеет воевать с самим Лениным?