Камо и здесь был очень несчастен. Продолжал жить в нашем прошлом и мог говорить о нем часами.
– Нас обвиняют в том, что мы убивали невинных людей… Я редко это делал. Помнишь, во время той экспроприации на Эриванской площади, я должен был бросать бомбу, и мне показалось, что за мною следят двое сыщиков? До броска оставалась какая-то минута. Я слез с пролетки, подбежал к ним: «Убирайтесь прочь, я сейчас взрывать буду!» И они убежали.
– А почему сказал? Жалко стало?
Но Камо знал: жалеть нам, большевикам, не положено. Он покраснел:
– Ничего не жалко! Они ведь были небогатыми, семьи кормили…
Тогда же в Тифлисе он со мной впервые поделился:
– Со всех сторон просят: напиши, дорогой, воспоминания. Может, и вправду попробовать? Коба, конечно, будет против. Он отрекся от наших подвигов… почему-то.
Я, в отличие от Камо, знал: Кобе пришлось отречься. Дело в том, что еще до революции произошел скандал. Меньшевик Мартов заявил, что Коба не имеет права занимать руководящие посты в РСДРП, ибо причастен к экспроприациям, осужденным партией. Кобе пришлось назвать это «гнусной клеветой». Теперь, став Генеральным секретарем, он конечно же не хотел никакого упоминания о наших подвигах. Особенно в изложении простодушного Камо.
Я объяснил это Камо. Он долго молчал. Потом сказал:
– Нет, я все-таки должен написать, чтобы напомнить и про наши идеалы, и про то, для чего была кровь. Мы мечтали создать воистину новый справедливый мир, мечтали отменить деньги и государство. Но опять вокруг нас бедные и богатые. И мир мы не изменили. Мы заперлись в собственном доме, уже не мечтаем о мировой Революции. Зачем тогда убивали?!
…Когда я вернулся из Тифлиса, меня вызвал Коба. Он, как всегда, все знал.
– Значит, наш глупец решил писать мемуары? Жаль. Каждый должен делать свою работу. Когда Камо убивает, он большой молодец – загляденье смотреть… Когда он что-то напишет – от стыда убежишь! Убивает – мудрец, пишет – глупец!
Он взглянул на меня. Его желтые глаза погасли, в них была бездна. И та, опасная полуулыбка начала бродить по лицу.
Я опять уехал в Берлин. А вернувшись, узнал про конец нашего друга Камо…
Это случилось через пару месяцев после нашего разговора с Кобой.
15 июля того же 1922 года Камо ехал на велосипеде по Тифлису. В этот момент на холме показался редкий в Тифлисе грузовик и направился прямо на Камо. «Удар был настолько силен, – писала тифлисская газета, – что товарища Камо отбросило с велосипеда, и, ударившись головой о тротуарную плиту, он потерял сознание. В больнице, не приходя в себя, он скончался…»
Я был на его похоронах. «Какая насмешка судьбы!» – сокрушался Мамия Орхелашвили, один из тогдашних вождей Закавказья. Насмешка судьбы? Или усмешка моего друга Кобы?
Коба на похороны не приехал, но послал цветы.
Мамию Орхелашвили он впоследствии расстреляет.
По возвращении в Москву меня снова вызвал Коба. Но я – ничего. Только решился пересказать ему последние слова нашего друга Камо: «Мы заперлись в собственном доме, уже не мечтаем о мировой Революции. Зачем тогда убивали?!»
Он презрительно прервал меня.
– И ты сочувствуешь этой глупости? Вы сидите на малюсеньком холмике, но чтобы увидеть то, что видит Ильич, смотреть нужно с горы. Мы просто изменили тактику. Мы мало говорим сейчас о мировой Революции. Но думаем о ней. Наша новая задача – обмануть «глухонемых» – так Ильич зовет мировую буржуазию. Жажда денег делает их глухими. Сейчас они увидели, что в России воскрес рынок, здесь можно нажиться. И бабочки уже летят на наш огонь, и он сожжет их… Мы должны научиться обниматься с ними, чтобы потом задушить их в объятиях. И тогда они услышат топот рабочих батальонов. И… «только советская нация будет, и только советской нации люди…» Я верю: мы увидим это. – Он помолчал, вздохнул и сказал. – А Камо наивный был. Мои враги уже начали его использовать. Ты что думаешь, товарищ Сталин не понимает, почему Орхелашвили толкал его писать? Товарищ Сталин все понимает. Наш друг Камо был настоящий коммунист. Если бы его спросили: что надо делать с хорошим человеком, которого могут использовать враги? Как ты считаешь, что он ответил бы? То-то! В одном жиденок (Троцкий) прав – мы особые люди. Мы – соль земли, и у нас особые понятия о жизни и о смерти… Бедный Камо!
Да, я должен был признать: это был взгляд с горы. И опять я с гордостью слушал своего великого друга. Уже уходя, я увидел ту нашу фотографию, которая по-прежнему стояла на письменном столе Кобы. Здесь Камо… уже не было! Фотография была переснята, на месте, где прежде находился Камо, теперь зияла чернота. Так бедный Камо открыл список наших исчезнувших друзей. Зато не разделил судьбу Енукидзе и прочих, бывших на фотографии. Он остался в летописи нашей Революции, стал ее романтической легендой. Коба дал ему возможность умереть героем Революции вместо того, чтобы умереть ее врагом. Коба любил Камо.
«Активное мероприятие»
Перед очередным отъездом в Германию меня вызвал Коба. В его кабинете сидели Менжинский, Ягода и черноволосый с черной бородкой приятный молодой человек. За все время разговора этот человек не проронил ни слова.
Говорил Коба:
– Направление главного удара кардинально изменилось. Кто является для нас главной опасностью? Эмигранты, РОВС… – (Русский общевойсковой союз, объединявший эмигрантов-военных), – Врангель и его генералы. Они решили начать подпольную войну, готовятся засылать сотни агентов, практически смертников. Поэтому разработка эмигрантов и их организаций, предотвращение террора – это на сегодня главное направление.
– Мы только что ликвидировали Центральную монархическую организацию. Сегодня будет статья в «Правде» о победе наших чекистов… – доложил Ягода.
– Статьи не будет никакой, – прервал его Коба, – поэтому я вас позвал. Мы с товарищем Менжинским проговорили одну идею, о ней он расскажет сам.
Менжинский начал говорить. Это был поток, вдохновение! Он распрямился, глаза загорелись. То, что он придумал, впоследствии на языке Лубянки будет называться «блестящее легендиро-вание». Жертвы назовут это иначе – «блестящая провокация». На официальном языке эти «блестящие провокации» звались скромно: «активные мероприятия».
– Мы ничего не сообщим об уничтожении Монархической организации, – сообщил Менжинский. – Наоборот. Отдел дезинформации… – (он был недавно создан на Лубянке), – передаст на Запад легенду о существовании разветвленной Монархической организации, охватившей всю страну. Эта мощнейшая организация будто бы действует под вывеской нэпманских фирм. Называться она будет кратко – «Трест»… Скоро на Западе, – продолжал упоенно Менжинский, – должен состояться конгресс эмигрантов. Наш человек на конгрессе выступит от имени этого «Треста» и объявит: «То, что не смогли сделать Белая армия и Антанта, происходит в России сейчас с помощью экономических рычагов и мощной подпольной организации “Трест”. Благодаря рыночным отношениям “Трест” начал успешно разлагать советскую систему. В то же время боевая организация “Треста” ведет активную подрывную деятельность. Боевики “Треста” проникли во все сферы – в Красную армию, в пограничные службы, в наркоматы… – (Кстати, Коба воскресит эту легенду в 1937 году. Только место монархистов в его легенде займут старые партийцы). – Строй перерождается. В России готовится революция сверху. На место Ленина придет коренной русак. К примеру, это может быть один из партийных лидеров – Пятаков. Любимый Лениным блестящий экономист, он… человек “Треста”!» Далее постепенно мы убедим их: связи «Треста» настолько мощны, что у него есть даже «окна» на границе, контролируемые его агентами. И через эти окна эмигрантские вожди могут беспрепятственно приезжать в Россию… Увидите, как охотно поверит конгресс в легенду о «Тресте»… Потому что они хотят верить в сопротивление народа большевикам. Вначале для проверки они пришлют своих представителей. Те осядут у нас, и мы соединим их с нашими агентами, которые продемонстрируют им мощь «Треста» и дадут вернуться беспрепятственно на Запад. Далее приедут главари побольше. Наша цель – постепенно выманить и арестовать главные фигуры эмиграции. Я надеюсь увидеть на Лубянке главных руководителей эмиграции: любимца белых офицеров – дядю царя, великого князя Николая Николаевича и самых опасных боевиков – террористов Савинкова и Сиднея Рейли.