Рыночные реформы 90-х годов сами по себе не могли разом отменить уравнительные стереотипы поведения. Уравниловка проявлялась в новых, неожиданных формах, деформируя сущность рыночных отношений. «На начальном этапе российских экономических реформ существовала необходимость перебросить колоссальные трудовые ресурсы с госпредприятий с избыточной занятостью в создающийся рыночный сектор. Реформаторы полагали, что появление в России весьма многочисленного класса безработных станет тем материалом, из которого будет создан нормальный, цивилизованный рынок труда. В действительности все оказалось несколько иначе»[434].
Когда рыночные реформы начала 90-х годов XX века привели к образованию излишней численности на предприятиях, то по всем законам экономики заводы должны были начать массовые увольнения худших работников и распродажу незагруженной части оборудования с тем, чтобы максимально полно использовать оставшуюся часть персонала и оборудования. В результате должна была обостриться конкуренция на рынке труда, повыситься интенсивность и качество работы, улучшиться трудовая мораль и квалификация задействованной в производстве рабочей силы.
Вместо этого руководство предприятий и учреждений, в полном соответствии с нашими национальными стереотипами, постаралось равномерно распределить тяготы реформ на весь персонал и сохранить всех сотрудников — и хороших, и плохих. «…Предприятия перешли к практике использования режимов неполной занятости и вынужденных неоплачиваемых отпусков. Уже летом 1992 года только в промышленности эти формы занятости применялись на четверти предприятий, в состоянии частичной безработицы пребывало около двух миллионов человек, то есть 9 % от занятых в промышленности. К 1994 году таковых насчитывалось уже свыше 12 миллионов человек»[435]. «Съежившийся» объем работ и соответствующий ему маленький фонд зарплаты были фактически уравнительно разделены между всеми работниками. По мнению российских менеджеров, лучше сделать всех частично безработными, чем обречь на полную безработицу некоторых.
Разрушительные последствия такой новой формы проявления уравниловки не заставили себя долго ждать. «Согласно результатам социологических исследований, не менее 70 % работников, находящихся в состоянии неполной занятости, реально имеют работу и доходы в периоды вынужденных отпусков или укороченного рабочего времени. Неполучение или недополучение доходов по основному месту работы для значительной части работников хотя бы частично компенсируется занятостью скрытого характера. По нашим оценкам, в целом масштаб нерегистрируемой занятости характеризуется цифрой 10–12 миллионов человек»[436].
В результате, во-первых, сложился теневой рынок труда как неотъемлемая составная часть теневой экономики; во-вторых, наиболее квалифицированная и дееспособная часть работников покинула заводы, где им не обеспечивали полноценную работу и зарплату. И когда с конца 1998 года начался долгожданный промышленный подъем, то выяснилось, что уцелевший на заводах и фабриках персонал зачастую неспособен ни на интенсивный труд, ни на инновации, зато приобрел устойчивую привычку к «левым» доходам[437].
Впрочем, постперестроечная уравниловка на предприятиях является лишь составной частью уравниловки в экономике. Все последнее десятилетие федеральное и особенно региональные правительства активно способствовали перераспределению ресурсов от эффективных предприятий в пользу неэффективных, чтобы спасти последних от закрытия и связанного с ним обострения социальных проблем. Главными инструментами такого перераспределения стали санкционированные властями налоговые недоимки и разнообразные формы неденежных расчетов (зачеты и т. д.)[438].
Что обнаружится, если окинуть мысленным взором положение с мотивацией труда на протяжении долгих столетий русской истории? В Древней Руси род или племя, чтобы расплатиться с князем, с помощью круговой поруки собирали меха, мед, воск и прочее, забирая у тех, у кого есть что взять, и вынужденно оставляя в покое тех, у кого брать нечего, тем самым выравнивая уровень жизни всех членов рода или племени. Во времена крепостного права помещик в форме барщины или оброка забирал у справных мужиков больше, а у бесхозяйственных — меньше. Затем община перераспределяла землю и доходы в пользу неимущих, пьющих и лентяев.
В годы гражданской войны — откровенный грабеж работящих зажиточных крестьян комбедами и продразверсткой, потом коллективизация, сталинские займы, советское нормирование, тарифная сетка в бюджетной сфере, нормы отпуска в одни руки в розничной торговле, многолетние очереди на товары длительного пользования и так далее, и тому подобное. Периоды, когда было выгодно хорошо работать, были крайне коротки. Наш народ веками отучали работать. Сама история на живых примерах доходчиво показывала, что работающий, деятельный, амбициозный человек в конечном счете всегда проигрывает. Пусть он несколько нестабильных лет покуражится — сколько веревочке не виться, а конец будет. Не случайно в сказках богатые люди в итоге теряют свое богатство (зачастую вместе со здоровьем и жизнью), а выигрывают герои бедные, людьми и богом обиженные.
Отношение к богатству
Отношение русских к деньгам и богатству весьма своеобразно — сама возможность обогащения как бы не предусмотрена традиционным русским воспитанием и образом жизни; не рассчитан русский человек на богатство. Если же он разбогатеет, то чувствует некоторую растерянность и не знает, что теперь делать. Нередко он начинает блажить, сорить деньгами, как «новые русские». Например, миллионер Савва Морозов финансировал революционные марксистские организации, которые добивались ликвидации Морозова и прочих фабрикантов как класса. Другие богатеи просто швырялись деньгами — жгли их прилюдно, били зеркала в трактирах, шумно пропивали, содержали около себя своры родственников и знакомых, жертвовали на всевозможные общественно полезные и бесполезные нужды.
«На свою деятельность предприниматели смотрели не только и не столько как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбою. Про богатство говорили, что Бог дал его в пользование и потребует по нему отчета, что выражалось отчасти и в том, что именно в купеческой среде были чрезвычайно развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели как на выполнение какого-то свыше назначенного долга. Нужно сказать, что в России вообще не было того культа богатых людей, который наблюдается в западных странах. Не только в революционной, но и в городской интеллигенции к богатым людям было не то что неприязненное, а малодоброжелательное отношение. Даже в купеческих группировках на бирже богатство не играло решающей роли»[439].