свое происхождение простолюдинки и осмелилась возвыситься над себе подобными. Годом ранее, 9 сентября 1792 года, чернь растерзала ее долголетнего сожителя, командующего личной охраной короля герцога де Бриссака, и швырнула в гостиную к ногам графини его окровавленную голову. В 1793 году сестра мадам Кампан, также камер-фрау королевы, связанная с контрреволюционной средой, выбросилась из окна четвертого этажа своего замка в провинции, когда ее явилась арестовывать вооруженная стража.
10 мая 1794 года была казнена Мадам Элизабет. 26 июля 1794 года под нож гильотины легла бывшая статс-дама Марии-Антуанетты Женевьев д’Оссен. Королева имела неосторожность послать ей письмо в ночь побега в Варенн. Теперь ее обвинили в недоносительстве и, следовательно, в соучастии в заговоре королевы. 22 июля 1794 года на эшафот взошел бывший председатель Законодательного собрания и командующий Рейнской армии Александр де Богарне, первый муж будущей супруги Наполеона Жозефины. Сама Жозефина томилась в тюрьме Ле-Карм, со дня на день ожидая отправления на казнь. Ее спас лишь переворот 9 термидора. Но не все успели дожить до него, даже если послужили на пользу Революции. Робеспьер расправился со всеми противниками в Конвенте, затем был гильотинирован сам вместе со своими сообщниками. 7 мая 1795 года на эшафот поднялся общественный обвинитель Фукье-Тенвиль во главе 15 членов Революционного трибунала.
Арман де Лозен, в прошлом один из фаворитов Марии-Антуанетты, принял активное участие в военной защите революционной Франции, ибо считал патриотизм своим священным долгом. Он служил в чине генерала в Северной армии, затем в Рейнской, далее в Итальянской. В мае 1793 года его назначили в Западную армию, которая должна была подавить восстание в Вандее. Перспектива воевать против французского народа вызвала у него отвращение, и генерал подал в отставку.
Это вызвало подозрение у Комитета общественной безопасности, и, когда герцог вернулся в Париж, его немедленно арестовали, обвинив в предательстве. Революционный трибунал признал его виновным в измене и приговорил к смертной казни. Де Лозен проявил полное равнодушие к своей участи, заказал себе устрицы, две бутылки шампанского и распил их вместе со своим тюремщиком. 31 декабря 1793 года его гильотинировали на площади Революции. Его жену Амели заключили в тюрьму единственно по причине того, что она была его супругой, и казнили в июне следующего года как «соучастницу предательской деятельности мужа».
Судьба детей Марии-Антуанетты оказалась незавидной. В январе 1794 года чета Симон была уволена от должности воспитателей малолетнего Луи-Шарля (сапожник был казнен после Термидорианского переворота). Самого мальчика заключили в одно из помещений бывших комнат казненного короля, плохо освещенное, сырое, неотапливаемое. С ним никто не общался, только охранник передавал ему еду через окошко в двери. После полугода такого содержания в ужасающей грязи его здоровье было радикально подорвано туберкулезом и сопутствующей чесоткой. Когда после переворота 9 термидора по приказу самого влиятельного члена Директории Барраса мальчику обеспечили человеческие условия и уход, было слишком поздно. 8 июня 1795 года Людовик ХVII скончался. Хотя факт смерти и последующее вскрытие были оформлены надлежащими документами, а доктор Филипп-Жан Пеллетан тайком извлек и сохранил сердце Луи-Шарля, смерть наследника престола, как водится, тут же породила множество легенд. Все они сводились к одному: во времена Террора монархистам удалось выкрасть мальчика, подменив его сыном какого-то простолюдина.
Далее шло до полудюжины вариантов, различавшихся направлениями, в которых Луи-Шарля вывезли из Франции. Наиболее популярные: его отправили либо в Шотландию, либо Соединенные Штаты, где воспитали в протестантской вере, после чего он оказался непригоден для восхождения на трон в католической Франции. Подобный жизненный путь ему будто бы уготовили дядюшки — граф Прованский, мечтавший о короне, а также граф д’Артуа, отец двух сыновей, потенциальных наследников. Историки, сторонники этой легенды, приводят пример некоего старика очень благородного вида, получавшего во времена Реставрации хорошее содержание от Бурбонов, имевшего доступ ко двору и затем похороненного за счет династии. В свое время эта легенда дала повод для появления десятков дофинов-самозванцев; один из таких случаев весьма занимательным образом описан в книге Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна».
Сохранившееся сердце дофина (хотя нет уверенности в том, принадлежит ли оно именно ему или его старшему брату[76]) было подвергнуто в 2000 году анализу ДНК, по результату установлено его родство с Марией-Антуанеттой. Но это не поставило окончательную точку в истории жизни Луи-Шарля, и споры между историками о его истинной судьбе до сих пор продолжаются.
Единственным ребенком королевской четы, пережившим Террор, оказалась старшая дочь Мари Терез Шарлотта, Мадам Руаяль. Отношения с матерью у нее были сложными. Любовь к детям вскипала у Марии-Антуанетты лишь время от времени, ибо она была не в силах отказаться от общества фаворитов и празднеств. Королева иногда неделями не появлялась в детских покоях.
— Нет, я не люблю ее, потому что она стесняет меня и не обращает на меня внимания, — заявила шестилетняя принцесса. — Когда она ведет меня к своим тетушкам, то быстро идет впереди и даже не смотрит, следую ли я за ней. А папа всегда ведет меня за руку.
Девочка проявляла явную привязанность к отцу и столь же явную нелюбовь к матери. В частности, когда та довольно сильно травмировалась, упав с лошади, Мари-Терез не выказала ни малейшего сожаления и даже радовалась, что мать какое-то время не сможет запрещать ей вести себя так, как ей хочется.
Тем не менее, Мария-Антуанетта хотела счастья дочери. Она сумела сделать некоторые выводы из своего чисто политического брака в слишком раннем возрасте, хотя решила будущее дочери весьма авторитарно. Когда девочке исполнилось 8 лет, Мария-Каролина, королева Неаполя и обеих Сицилий, попросила ее руки для своего старшего сына, наследника трона. Мария-Антуанетта без малейших колебаний отказала любимой сестре. Она планировала брак дочери с сыном графа д’Артуа, герцогом Ангулемским. По воспоминаниям ее старшей камер-фрау мадам Кампан, «она считала, что мадам Руаяль, став герцогиней Ангулемской, не может потерять свой ранг дочери короля, и такое положение будет предпочтительно положению королевы другой страны, ибо нет в Европе ничего, сравнимого с двором Франции. Надобно не причинять французской принцессе самых жестоких сожалений, если ее выдадут замуж за чужеземного принца, вынудить ее покинуть Версальский дворец в семь лет, отослать ее в сем возрасте ко двору, где она должна проживать; в двенадцать лет это было бы слишком поздно, поскольку воспоминания и сравнения погубят счастье всей ее жизни». В этих словах мы видим не только восхищение и приверженность Марии-Антуанетты французскому двору, но и отголоски тех переживаний, которые она перенесла, будучи оторванной так рано от привычной жизни в Вене.
Но версальская жизнь оказалось в далеком