— Их предсказание полностью осуществилось, господин Лене! Они объявили мне, что прежде, чем пройдет три дня, я сделаюсь отцом и буду отомщен. Они объявили убийце моего брата, что прежде, чем пройдет три дня, он будет наказан, и все произошло так, как они сказали; но…
— Скажите мне, где сейчас эти цыгане?
— Не знаю. Я больше не видел их. Но мне осталось сказать вам…
— Нет. Этого достаточно, — сказал господин Лене, не оставляя ни своего слащавого тона, ни радостного вида. — Дело выслушано. Я считаю вас невиновным; но вам пришла в голову плохая мысль скрыть этот случай. Подозрения не так легко рассеять: станут, подобно мне, спрашивать, почему вместо того, чтобы объявить о том, что вы покарали убийцу вашего брата, как о поступке, делающем вам честь, вы утаили его, словно речь шла о западне. Я не смогу убедить его высочество…
Здесь Буа-Доре почувствовал желание прервать советника жестом негодования; для него сделалось очевидным, что этот человек, объявив о своих полномочиях, чтобы заставить его говорить, притворяется, будто не может сам оправдать его, желая продать ему свою помощь.
— Я признаю, — сказал он, — что, утаив смерть д'Альвимара, следовал дурному совету, сильно расходящемуся с моим собственным мнением. Мне объяснили, что его высочество — великий католик, а я обвинен в ереси…
— И это правда, бедный мой сударь. Вас считают большим еретиком, и я вовсе не скрываю от вас, что его высочество дурно расположен к вам.
— Но вы, сударь, вы кажетесь мне менее суровым во взглядах, и выразили доверие к моим словам, не могу ли я рассчитывать на то, что вы будете защищать мое дело и будете свидетельствовать в мою пользу?
— Я сделаю все возможное, но ни за что не ручаюсь в том, что касается принца.
— Что же я должен сделать, чтобы он стал благосклонным ко мне? — спросил маркиз, решивший узнать условия сделки.
— Не знаю! — ответил советник. — Ему сказали, что у вас живет итальянец… худший из еретиков, который, по-видимому, вполне может оказаться неким Люсилио Джиовеллино, осужденным в Риме последователем отвратительного учения Джордано Бруно.
Маркиз побледнел: он остался спокойным перед лицом опасности, грозившей ему; та, что грозила его другу, ужаснула его.
— Вы сознаетесь в этом? — непринужденным тоном спросил советник. — Что касается меня, я нахожу этого несчастного достаточно наказанным и не желаю ему большего зла, чем то, какое ему уже причинили. Вы можете сказать мне все. Я постараюсь отвести подозрения принца.
— Господин Лене, — ответил Буа-Доре, повинуясь внезапному вдохновению, — человек, о котором вы говорите, вовсе не еретик, это астролог самой высокой учености. Он не прибегает ни к какой магии и читает в созвездиях человеческие судьбы так искусно, что события жизни, кажется, подчиняются решениям, написанным в небесах. В его действиях нет ничего, что не подобает честному человеку и доброму христианину, и вы не хуже меня знаете, что его высочество, самый ортодоксальный католик во всем королевстве, усердно советуется с астрологами, как всегда поступают самые великие люди, и даже коронованные особы.
— Не знаю, где вы взяли то, что говорите, сударь, — пожав плечами, ответил советник. — Я был и остаюсь приближенным принца, и никогда не видел, чтобы он предавался подобным занятиям.
— И все же, сударь, — уверенно возразил маркиз, — я убежден в том, что он не станет порицать занятий моего друга, и я прошу вас сказать ему, что если он захочет испытать его знания, то останется очень доволен.
— Принц посмеется над вашей уверенностью, но я не отказываюсь поговорить с ним об этом. Займемся самым неотложным, это помочь вам выйти из положения. Я не стану скрывать от вас, что мне поручено провести обыск в вашем жилище.
— Обыск? — произнес изумленный маркиз. — Но с какой целью обыск, сударь?
— С единственной целью точно проверить, нет ли у вас каббалистических книг и инструментов; поскольку вас обвиняют в занятиях магией, и не столько в том, что вы занимаетесь вычислениями и наблюдениями звезд, сколько в подозрительных связях и чем-то вроде поклонения духу зла.
— Право же, вы оставили мне это на закуску, господин советник! Все ли это, в чем меня обвиняют, и не надо ли мне оправдываться в чем-то еще худшем?
— Не вините в этом меня, — сказал советник, поднимаясь. — Я не верю в подобные гнусности с вашей стороны; поэтому я предлагаю обстоятельно показать мне ваш дом, чтобы я мог сказать и поклясться в том, что не нашел в нем ничего неприличного и недостойного. Подумайте о том, что я мог бы заставить вас подчиниться мне; но желая обращаться с вами учтиво, я прошу вас взять факел, и самому посветить мне, и не звать никого из ваших людей, потому что я буду вынужден позвать всех моих, а я намереваюсь повести с собой только пятерых или шестерых, которые находятся у двери этой комнаты.
Луч света промелькнул в голове маркиза: они покушаются на его сокровища.
Он немедленно принял решение. Как он ни любил все эти роскошные игрушки, которые рассматривал как законные трофеи и приятные воспоминания о давних подвигах, он не дорожил ими, и хотя испытал некоторое сожаление от того, что не сможет заставить их дольше доставлять удовольствие его дорогому Марио, он не колебался между этой жертвой и спасением Люсилио, о котором беспокоился гораздо больше, чем о своем собственном.
— Пусть будет так, как вы пожелаете, сударь, — с улыбкой великодушия сказал он. — Откуда вы хотите начать?
Советник обежал взглядом гостиную.
— Здесь у вас, — непринужденно сказал он, — множество изящных и драгоценных вещей; но я не вижу здесь ничего достойного порицания, и я знаю, что вы прячете вашу чертовщину не в комнатах, открытых первому встречному. Мне говорили о запертой комнате, которую вы называете вашим складом, и куда вы допускаете не всех. Именно туда я хочу пойти, и туда вы должны повести меня без сопротивления и обмана, поскольку, помимо того, что у меня есть план вашего дома — а он невелик — у меня есть возможность все здесь перевернуть, и я был бы огорчен, если бы пришлось прибегнуть к этой крайности.
— В этом не будет необходимости, — ответил маркиз, беря факел. — Я готов удовлетворить ваше желание. Ах! И все же, — добавил он, останавливаясь, — у меня нет ключей от этой комнаты, и я не смогу впустить вас в нее без помощи моего старого слуги. Угодно ли вам, чтобы я позвал его?
— Я велю его привести, — сказал советник, открыв дверь.
И, обращаясь к своим людям, стоявшим на площадке:
— Пусть один из вас, — сказал он, — подчиняется господину де Буа-Доре. Приказывайте, маркиз. Как зовут вашего слугу?