Читать интересную книгу Блуда и МУДО - Алексей Иванов

– Борис Данилович, ну что за намёки! – обиженно и с сердцем воскликнула Милена. – Сколько можно! Я ведь уже объясняла!…

– Кандидатура Милены будет рассматриваться Комиссией департамента наравне с прочими, – подтвердил Манжетов.

– И Милену могут не взять директором? – усомнился Моржов.

– На пост директора – конкурс, – зло сказала Милена. – И моя кандидатура не единственная!

– А чьи там ещё есть? – тотчас полюбопытствовал Моржов.

Его интересовало, кто ещё подпал под ОПГ Манжетова. Шкиляиха, Каравайский – это понятно. Милена – разумеется. Да-а, есть ведь и Алиска Питугина. Так сказать, запасная Милена.

– Я не вдавался в эти подробности, – уклонился Манжетов.

– Неужели такую должность может получить человек со стороны, откуда-нибудь из отдела кадров? – насмешливо спросил Моржов, намекая на Алиску.

Манжетов намёк понял. Он помолчал, внимательно глядя на Моржова, и потом даже чуть заметно кивнул. Вызов принят.

– Совсем уж со стороны – нет, – сказал он. – Директор – не девочка по вызову, не сестрица Алёнушка.

Ответ был ясен. И Манжетов тоже знал о Моржове то, чего не следовало знать Милене. Секретные ракеты были у обоих. Но их запуск означал тотальное поражение всех интересов соперничающих сторон. Лучше взаимно оставить ракеты в покое. В этом компромиссе Моржов был единодушен с Манжетовым.

– Если вы сейчас не прекратите, я уйду, – тихо сказала Милена.

– Да, дорогая, конечно… Это, и ты извини нас, совершенно бессовестный спор. Боря, я правильно сказал – «нас»?

– Правильно, Саша, – кивнул Моржов. Манжетов, едва не засопев от досады, снова вытащил сигареты, зажигалку и прикурил, пряча лицо.

– Значит, подкуп вам не по карману, – беспощадно подвёл итог Моржов. – Справедливость для вас слишком дорога.

Манжетов вдруг спрятал зажигалку в кулак.

– Справедливость не дорога, – веско произнёс он. – Если вы хотите справедливости, то вы её, можно сказать, себе уже обеспечили. С июня, и это в связи с введением сертификации школьников, у нас в департаменте принята новая форма отчётности – по результатам. К вам в Троельгу тоже приедет комиссия, чтобы посмотреть результаты вашей деятельности. По новым программам педагогов. Боюсь, что в эту комиссию, и это реакция на вашу жалобу в департамент, войдут и проверяющие из области. Так что справедливость восторжествует.

– А это уже угроза, – мгновенно дешифровал Моржов.

– Вам сложно угодить, – хмыкнул Манжетов. Моржов не смог удержаться от ехидства:

– А если по результатам проверки этой комиссии Милена будет уволена из МУДО за профнепригодность, неужели её всё равно возьмут директором Антикризисного центра?

Милена решительно встала, но Манжетов вдруг обжёг её таким взглядом, что она не осмелилась уйти.

– Сядь, дорогая, – тяжело сказал он. – Это ведь и твоя судьба решается… Давай придержим пока самолюбие.

Милена села и отвернулась.

Манжетов потёр лоб и вдруг улыбнулся.

– Борис, хотите, открою вам страшную бюрократическую тайну? – спросил он. – У нас время течёт наоборот. И любое сегодняшнее решение зависит не от вчерашнего, а от завтрашнего.

– А вы железно уверены, что ваш Центр завтра всё-таки будет?

– А вы железно уверены, что вы один сможете этому помешать?

«Почему же один? – подумал Моржов. – Я буду не один».

– Боря, – Манжетов вдруг перешёл на сердечный тон, – вы мне очень симпатичны, честное слово. Зачем нам с вами действовать порознь? Давайте объединим усилия. Да, на одной чаше весов – Дом пионеров, на другой – Антикризисный центр. Но вам, художнику, так ли важно всё это? Ерунда ведь.

«На одной чаше весов – мои бабы, а на другой – твои деньги, – подумал Моржов. – И на самом деле всё это очень важно».

– Я скажу точнее. – Моржов посмотрел Манжетову в глаза. Да, хороший у него враг. Качественный. Всем другим врагам на зависть. – На одной чаше весов – я, на другой, Саша, – вы. А весы держит Милена. И при ней я облегчаться не собираюсь.

Казалось, что Милена пошла красными пятнами, но это было не так. Моржов впервые увидел мерцоида, разорванного на клочья.

– Комиссию вашу встретим, – деловито сказал Моржов, вставая и отодвигая стул. – В лагере всё у нас будет в порядке. А вы, Александр Львович, не стесняйтесь. Чего с быдлом церемониться, когда такие респекты светят?

Моржов улыбнулся потрясённо молчавшей Милене и легко перешагнул деревянную ограду кафе – словно применил способ «ножницы», как при прыжке через перекладину.

Погода выдалась не ахти, но Моржов, рассекая по Багдаду на велике, надеялся, что не попадёт под дождь. Тучи шли над ржавыми железными крышами и над выщербленными кирпичными карнизами, словно вражеские бомбардировщики. Сквозь сумрачный прищур они будто бы разглядывали битые улочки Багдада. Складывалось ощущение, что Багдад они долбали уже не раз, а теперь лишь высматривают, что здесь сумело уцелеть.

Моржов курил и ждал Женьку. На школьном стадионе у воспитанников летнего городского спортивного лагеря Женька вела утреннюю тренировку. Воспитанники были вполне дозревшими парнями. Ухмыляясь, они механически повторяли за Женькой движения рук, ног и торса, а сами не сводили с Женьки ожидающих глаз. Женька была в чёрном купальнике – обтягивающем тело настолько, что Женька казалась голой, но покрашенной в чёрное. И Моржов тоже смотрел на Женьку.

Он сидел на скамеечке, с одного края изрезанной ножом, а с другого края подпалённой. Ряды таких скамеек окружали стадион, символизируя трибуны и – косвенно – здоровый образ жизни болельщиков. Но под скамейками валялись бутылки и банки, смятые сигаретные пачки, вывернутые наизнанку пакетики из-под чипсов, фисташек, сухариков и прочей пивной дребедени. Моржов боялся проколоть колесо о какое-нибудь стекло, а потому его велосипед лежал на соседних скамейках, как застреленный олень.

Женька была совсем не во вкусе Моржова: невысокая, с маленькой, спортивной грудью амазонки, с талией как шарнир – гибкой и стальной, с компактной попкой, с мускулистыми ногами и с животиком плоским и твёрдым, точно скромное надгробие. Косматая, как гризли, свои чёрные еврейские кудри Женька собрала в хвост, а сейчас ещё, словно лучница на состязаниях, перевязала голову широкой лентой с иностранным словом.

Моржов смотрел на Женьку, учителку физкультуры в багдадской школе, и думал о своём плебейском вкусе. Ну и что, что он плебейский? Моржов считал, что именно плебейский вкус на рубеже XX века сломил ход мировой истории. Это деяние совершили не банкиры, тычущие сигарой в глобус, и не народовольцы, мечущие бомбы в царские кареты. Это сделали пьяные и нищие импрессионисты со своими гризетками – голыми парижаночками с недоразвитыми грудками и рыжеватым пухом между ног. (Волосатые хиппи, долбившие друг друга на замусоренных газонах Вудстока, и не подозревали, что билеты в этот театр у них были только на галёрку.) Художники и гризетки изменили сознание человечества, дали новый образ счастья, а всё остальное было лишь войной живописи и пикселей. И в этой войне, с одной стороны, изобретали ПЗС и виагру как преодоление первородного греха, а с другой стороны – межконтинентальную ракету как фаллическую кару за отказ признавать себя виноватыми и обязанными. А без вины и обязанностей подданных – какое же государство?

Мрачным мемориалом этой войны в перспективе улицы за кирпичным брандмауэром школы вздымалась багдадская церковь. Она была обнесена дощатым забором с колючей проволокой. Куполов у церкви не было. В здании размещалась кочегарка. Кучи угля, оставшиеся с зимы, подпирали некогда белые стены. Из верхушки обезглавленной колокольни торчала чёрная труба – словно душа казнённого грешника.

Похоже, что война пикселей и живописи бушевала как раз в Багдаде. Райончик казённых и частных доходных домов для сознательного пролетариата построили перед Первой мировой. В то время кровавое самодержавие задумало превратить город Ковязин в узловой центр Транссибирской и Северной железных дорог. Здесь возвели вокзал, паровозоремонтные мастерские и посёлок для железнодорожников. Посёлок со временем и превратился в Багдад.

Он всегда словно бы пребывал в глухой осаде, в глубокой обороне, а потому и вид имел соответствующий. Водопроводчики – как вражеские диверсанты – взрыли его горбатые улицы на склонах Семиколоколенной горы. Всюду были ямы – как воронки после авианалёта и канавы – как окопы, траншеи и ходы сообщения. Краснокирпичные дома облупились, будто по ним жарили шрапнелью. Чердаки зияли выбитыми окнами, точно там таились пулемётные гнёзда. Баррикадами, дзотами и бомбоубежищами громоздились сараи, гаражи, пристройки, заборы. Дымились печки. Даже машины, что катались по Багдаду – драные «Жигули» или мятые иномарки, – язык не поворачивался назвать «ворованными»; они казались скорее боевыми трофеями.