– Ах ты, неблагодарный! А ну повтори, что сказал!
– Как только я встречаю тебя, так у меня возникают неприятности. В космопорте меня обстреляли из лазера…
– Но и я же там была!
– Еще надо выяснить, что ты там делала?
– А что делал там ты? – закричала она. – Что тебе понадобилось там делать?!
– Как что! Я прилетел…
– Так и я прилетела. Могу я прилететь домой или нет?
– Можешь. Чтобы случайно встретиться со мной, а потом с гориллами, викингами и прочими бандитами. И заметь, меня спихнули с башни, а не тебя.
– Какой же ты негодяй!
– Заткнись! Куда ты делась, когда меня оглушили?
– Кто ты такой, чтобы меня допрашивать! Немедленно прекрати говорить со мной в таком тоне!
Неужели ты мог вообразить, что это все я подстроила?
– Очень даже могу, золотко. Я встретил тебя первый раз – нас обстреляли. Когда ушел от тебя, меня уже одного обстреляли. У Мамедова спихнули с башни. И все, заметь, когда ты где-то рядом или только что была рядом. Мне остается только думать, что за покушениями стоишь ты.
Она не стала мне отвечать. Посмотрела внимательно и отвернулась, глядя сквозь стену или еще дальше, дальше некуда. Лицо ее внезапно смягчилось, исчезла жесткость у рта, и в то же мгновение, когда она вновь посмотрела на меня, я уже верил ей, не знаю почему.
– Мне нечего тебе сказать, – промолвила она и вздохнула, порывисто вскинув голову, словно ребенок на излете рыдания.
– И не надо, – прервал я ее. Мне все стало ясно. К тому же неприятно мучить того, кто не сопротивляется. – Извини, детка, – вздохнул я. – Я вообще-то никогда не ошибаюсь. Редко, во всяком случае. Как раз такой случай.
– Ах! – воскликнула Лена и махнула рукой в сторону уютно сервированного столика со свечами. – А я так готовилась!..
Но перелом в настроении уже наступил. Внезапно и я разглядел себя в халате и с гневной обвини тельной речью на устах, может, и до нее дошел комизм ситуации. Мы переглянулись, и наши улыбки становились все шире и шире, пока мы дружно не расхохотались.
Потом мы сели. Я почувствовал, что проголодался, стал есть, говорить.
– Хуже всего, – рассуждал я, – что я никак не ухвачу нить, за которую можно расплести весь клубок. С одной стороны – убийства, причем охрана – это случайные жертвы. Цель – Премьер-Министр. Его убрали. Но кто? Не Николай же? Кому мог мешать Премьер? Кравцову Владимиру Алексеевичу? Может быть. Тогда при чем здесь Мамедов? И где эта вертлявая потаскушка, которая везде и всюду поспевала?
– О чем ты?
– Понимаешь, Николай писал в письме, что девушка предала его. Его девушка. Я узнаю, что это Марина Вронская. Николай еще говорил, что она ушла с кем-то, кто, может быть, и убил.
– Странно ты о себе в третьем лице говоришь, – перебила она меня. – Мы, Николай… Я посмотрел на нее недоуменно:
– Я же тебе говорил, что я Сергей Волков. Или не говорил? – Я вдруг подумал: может, она не знает? Нет, все-таки говорил.
– Говорил… не помню, – нерешительно сказала она.
– Ну вот, везде эта Вронская. А сейчас ее нигде нет. Некоторое время назад испарилась, будто и не было.
Здесь, в спальне, было душновато. Но не так, как бывает в закрытой комнате, где нет движения воздуха; словно бы атмосфера душной южной ночи начинала томно давить и очаровывать… Лена… или это совершалось по сценарию кем-то другим… Всплыла пятнистая луна, и какой же свежий ночной воздух вдруг стал вдыхать я!
Я заметил, что молчу. Молчала и она.
– Прости, – зачем-то сказал я, – уже поздно, пожалуй, мне пора…
Она, неожиданно перегнувшись, схватила меня за руку и дернула к себе. Близко бархатно засияли ее глаза и ослепительно сверкнули зубки; она улыбнулась:
– Если ты такой сумасшедший, чтобы уйти, то я не такая дура, чтобы тебя отпустить.
И тут мы… я не ожидал подобного… Все было иначе, чем прошлый раз, наверное, потому, что мы ничего не пили; мы раз и навсегда сплелись в яростном порыве, и хорошо еще, что крик, который она временами испускала, не мог слышать никто, кроме роботов. А они уж как-нибудь…
А потом мы уснули.
Я открыл глаза, не понимая ни где я, ни кто я. Плечо мое онемело, и я, боясь шелохнуться, с недоумением и даже со страхом всматривался в ореол черных волос, рассыпанных возле моего лица. Это продолжалось долю секунды. Потом я все вспомнил. Стена, где вчера была луна, являла какой-то лесной пейзаж; озеро со старой деревянной лодкой… Солнце еще не взошло, от молочного света, лишенного розового оттенка, веяло стальным холодом. Я разглядывал в раннем утреннем свете ее лицо, словно видел его впервые. Она крепко спала, ровно дышала, вероятно, ей не очень удобно было лежать на моем плече, и она положила себе под голову ладонь л иногда чуть хмурила брови, будто ее снова что-то тревожило. Я внимательно всматривался в ее лицо, словно на нем была написана моя судьба.
Потом я осторожно высвободил плечо и сел на постели. Пахло лесом, озером, женщиной. Она спала крепко. У нее было почти детское лицо. Где-то я бросил халат. Не найдя, как есть прошел в ванную комнату и потребовал у бдительного воздушного шарика душ, основательно взбодривший меня. После шарик-мажордом выбрал со мной костюм, – все так же нечто взбитое на плечах и темно-кремового цвета с коричневыми ленточками там и сям. Мода мне, мягко говоря, не нравилась, но, не желая выступать в роли застарелого консерватора, я одевался так… забавно. Однако шарик заверил, что это последний крик, у Ланской только последние модели. Хорошо.
Лена спала. Я заглянул – она во сне подернула ноздрями, словно принюхивалась к чему-то. Не желая будить, я, провожаемый воздушным слугой, благополучно выбрался на улицу.
Руки в карманах, красновато-молочная зыбкость утреннего воздуха, твердый широкий шаг, я жадно вдыхал холодный воздух, чувствуя, как сердце равномерно работает, перегоняя кровь. Прохожих не было. Скользили разноцветные капли машин, являющихся, как я уже знал, общественным транспортом. Я искал кабину ТЕЛЕПОРТА. Несмотря на ранний час и именно поэтому рассчитывая на удачу, я решил навестить Мираба Мамедова, в Сад которого я обещал Катеньке сегодня прийти.
На ходу я вытащил сигарету и, сильно затянувшись, прикурил. Как-то один из моих приятелей на Уране смастерил маленькую зажигалку и уверял, что самоприкуривающиеся сигареты совсем не то, то есть гораздо больше получаешь удовольствия от процесса включения зажигалки, поднесения язычка пламени к сигарете и прочее. Ерунда, конечно, а впрочем, все ерунда.
Я докурил сигарету и принялся за следующую. Меня вдруг стало раздражать топтание па месте. Не буквальное – я шагал с удовольствием, но раздражал процесс расследования. Я здесь субъективно уже несколько месяцев, объективно – около недели (включая и первые дни после Урана), а так ничего не смог выяснить. Несколько драк, едва не проломленный собственный череп – весь актив расследования. Если дело пойдет таким образом, Николай, может случиться, не будет отомщен. Я вновь начинал злиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});