Читать интересную книгу ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. - ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ

«Им двоим в Комитете общественного спасения не ужиться», – мрачно подумал Сен-Жюст и обратил внимание на Максимилиана: расстроенный Робеспьер, в этот день председательствовавший в Собрании, на середине прений внезапно встал, передал свое место Тюрио и поспешно вышел из зала.

После заседания, на котором Конвент единодушно выразил желание «поставить террор в порядок дня», Сен-Жюст отправился к Максимилиану.

Робеспьер был так мрачен, что даже не ответил на его приветствие.

– Его не избрали. Ты зря ушел, – сухо сказал Сен-Жюст.

– Его изберут, – отрывисто бросил Робеспьер.

– Даже если Дантон будет избран, – медленно проговорил Сен-Жюст, – он не сможет руководить Комитетом, потому что это означает руководить террором. Он может попытаться, но провалится. Каков король – таков и двор. Глава всех спекулянтов не может преследовать спекуляцию. Я уверен – он откажется от назначения.

– Почему? Став лидером, Дантон мог бы попытаться проводить свою политику…

– Ему бы не дали, – Робеспьер насторожился – впервые в голосе Антуана он услышал нотки ненависти, и это его удивило, – Сен-Жюст еще никогда не говорил так. – Время лавирования и соглашательств кончилось. Санкюлоты возьмут свое. Знаешь, что про «Мария кордельеров» говорят теперь сами кордельеры: «Этот человек убаюкивает нас фразами. Неужели он думает, что мы навсегда останемся глупцами?»

– Он умеет говорить с улицей, – не согласился Робеспьер. – А при нынешнем умеренном большинстве Комитета общественного спасения…

– А почему оно и дальше будет умеренным? Дантон рассчитывает на свое назначение? Что ж, расширим Комитет, но не за счет Дантона, а за счет «левых». За счет этих двух наших «бешеных» из Конвента – Колло д’Эрбуа и Билло-Варрена, – он, кстати, только что избран председателем Собрания («Лицедея и демагога, самих не верящих в то, что они провозглашают», – бросил Робеспьер). Они нам помогут обуздать «санкюлотские» страсти.

– И «санкюлоты возьмут свое», – задумчиво повторил Робеспьер. – У буржуазии?

– Буржуазия – лишь часть политического организма. Санкюлоты – другая часть. Самая большая его часть – крестьяне. Мы должны удовлетворить всех.

– Да! – глаза Робеспьера загорелись. – Я тоже так думаю. Но как это сделать, когда политический организм болен разделением воли из-за различных интересов распавшегося на отдельные фракции третьего сословия?

– Нужно встать над интересами всех фракций ради интересов большинства. Иначе революцию не спасти. К сожалению, примирение всех сословий не состоялось, а волю народа ты слышал сегодня в Конвенте…

– Это были всего лишь голоса санкюлотов…

– А если их устами говорит Общая воля народа?

– Почему ты так думаешь?

– Рассуди сам, Максимилиан. Какова наша конечная цель?

– Осуществить Конституцию в интересах народа.

– То есть привести в порядок политический организм на республиканской основе по принципу равных прав всех сословий (для этого принятую конституцию придется еще существенно подработать). Но кто нам будет мешать?

– Те, кому выгодна существующая анархия в управлении, в экономике, в правительстве. Наши враги – порочные люди и богачи.

– Назови это сословие своим именем – это буржуазия, единственное сословие, которое сумело нажиться на революции и хочет остановить ее движение, так как уже почти полностью удовлетворило свои желания.

Робеспьер задумчиво посмотрел на Сен-Жюста:

– Я пришел к такому же выводу: внутренние опасности проистекают от буржуазии, чтобы победить буржуазию [105], надо сплотить против нее весь остальной народ и, прежде всего, – Неподкупный скривился как от зубной боли, – бедняков-санкюлотов, которые пока получили от революции лишь моральное признание своих прав.

– И они нам помогут сокрушить недовольных, как сокрушили фельянов и жирондистов!

– Или они сокрушат нас сами. При помощи провокаторов и подкупленных писак, вроде Эбера или Леклерка («Или Демулена», – добавил про себя Сен-Жюст). Твои хваленые санкюлоты обрушиваются на нас в Конвенте, чтобы низвергнуть своих лучших друзей. Они видят лишь только то, что у них нет хлеба, и они верят любой клевете и лицемерию, которую враги каждый день обрушивают на нас.

– Они невежественны. Если бы народ был просвещен…

– Тогда революция давно бы закончилась и мы с тобой ушли бы в отставку. Просвещенный народ не ввели бы в заблуждение наемные писаки и наемные языки с улицы. Но когда же народ будет просвещен?

– Просвещение народа – главная задача будущей Республики.

– Будущей! А сейчас главное препятствие к его просвещению – нищета. Если у бедняков нет хлеба, а у богачей есть деньги, которых нет и у нас с тобой, интересы Республики никогда не совпадут с интересами голодных бедняков, которых богачи всегда будут натравлять на нас при помощи своего золота.

– И они правы – просвещением сыт не будешь. Единственный выход – принять программу санкюлотов и одновременно путем террора заставить богачей бояться подкупать народ. То есть нужна диктатура республиканского правительства («Единая воля», – прошептал Робеспьер). Заметь, что с возможной отсрочкой конституции в принципе согласились даже представители департаментов еще на празднике 10 августа.

– Отменить Конституцию? – глухо проговорил Робеспьер. – После того, как мы столько времени и сил вложили в то, чтобы она была принята? И кто же пойдет на такой шаг? Кто объявит об этом?

Сен-Жюст скрестил руки на груди.

– Я, – спокойно сказал он.

* * *ПЕРЕВОРОТ

В безымянный день, 19-го числа первого месяца II года Республики, – новые поэтические названия месяцев еще не были приняты, а прежние уже не действовали (по старому календарю это был десятый день октября), Сен-Жюст отменил Конституцию Франции. Первую республиканскую конституцию, ради создания которой он сам так рвался в депутаты, ради которой в течение года не отвлекался на межпартийную борьбу, поглощенный мыслями об основном законе. Этот закон о новом строе был принят без его участия бывшим представителем старого строя «красавчиком» Эро-Сешелем. Но теперь Сен-Жюст отыгрывался за все: он провозглашал свою собственную конституцию революционного времени взамен так и не вступившей в силу республиканской конституции.

Конечно, в отличие от «первого проекта» конституции Сен-Жюста этот его «второй проект» не был его самостоятельным делом, он был представлен им, как коллективное творчество Комитета общественного спасения, просто закреплявшее уже сложившийся к этому моменту «революционный порядок управления», но он, пожалуй, вложил в эту «временную конституцию» наибольшие усилия из всего правительства.

Барер, многомесячный докладчик Комитета, ежедневно отчитывавшийся перед Конвентом, без слов уступил работу над докладом Сен-Жюсту, – при этом оппортунист выглядел жалким и побитым, – шутки с розовой революцией кончились, – возвращались, чтобы уже никуда не уйти, сентябрьские Дни гнева.

Сентябрь 1793 года подготовил Конвент к неизбежному – никакой свободы торговли, то есть квинтэссенции буржуазной республики больше не существовало:

был принят закон о всеобщем максимуме, подразумевавший фиксированную цену на хлеб и основные продукты первого потребления, а также регулируемую чиновниками департаментов таксацию цен на другие продукты;

была создана семитысячная Революционная армия из санкюлотов, которая должна была заняться контролем за сбором продовольствия в соседних со столицей департаментах, – такие армии предполагалось создать во всех провинциях, – теперь бедняки должны были контролировать богачей;

вступил в силу закон о «подозрительных», расчищавший политическое поле для «террора в порядке дня» и дававший обильную пищу гильотине, – по этому закону местечковые наблюдательные комитеты (а их было во Франции аж 21 тысяча!) фактически могли арестовать любого гражданина по малейшему подозрению, – страдали и невиновные, но и врагам теперь трудно было действовать против Республики (предполагалось, что после проверки большинство «подозрительных» будет отпущено по домам);

сам парижский Революционный трибунал был разделен на четыре секции, которые заседали теперь одновременно, пропуская через себя значительно больше подсудимых, чем раньше, ускорялся и сам ход судебного процесса;

Исполнительный совет министров, бывший до этого вполне самостоятельным, окончательно подчинялся Комитету общественного спасения.

Фактически это уже была диктатура, к которой никоим образом не стремился и которой как огня боялся Национальный конвент, исключая, быть может, только покойного Марата и самого Сен-Жюста, который, впрочем, пришел к выводу о необходимости диктатуры (пока еще – временной до наступления мира) не сразу. Но логика событий, сила вещей не оставляли выбора: 21 июня Конвент принял закон о принудительном займе у богатых собственников в один миллиард ливров, 26 июля был принят декрет об установлении смертной казни за спекуляцию хлебом, 23 августа депутаты декретировали закон о всенародном ополчении, объявивший все население Франции в состоянии всеобщей мобилизации для отпора врагу («молодые люди будут воевать, мужчины – изготовлять оружие, женщины – служить в госпиталях, дети – щипать корпию для раненых, старики – возбуждать мужество воинов в общественных местах» – гласил этот сверхпатриотический декрет).