– Я был прав относительно Болтона, – сказал Джолли. Он выглядел теперь на удивление спокойным. – Болтон умер.
– Да, он умер, – согласился я. – Он умер потому, что вы убили его, и уже одним этим вы заслужили, чтобы вас повесили. По неизвестной мне причине Джолли все ещё старался задержать корабль. Хоть как–то замедлить его возвращение. Думаю, ему требовались всего час или два. И он решил устроить небольшой пожар, не особенно опасный, но достаточный, чтобы припугнуть нас и заставить на время остановить ядерный реактор. Для пожара он выбрал механический отсек – единственное место на корабле, где он мог что–то ненароком уронить. Что–нибудь такое, что могло, никем не замеченное, лежать там часами в этом нагромождении труб и прочей машинерии. Он состряпал в медпункте какую–то химическую смесь, которая загоралась не сразу и давала больше дыма, чем огня: существуют десятки таких смесей, а наш приятель в этом деле собаку съел. Теперь Джолли требовался только повод прогуляться в машинное отделение, когда там тихо, спокойно и почти нет народу. Скажем, в полночь. Он учел и это. Он все учитывает, этот наш приятель. Он действительно очень умен и изобретателен, да к тому же не знает жалости. Поздно вечером, незадолго до пожара, наш костоправ отправился проведать своих больных. Я увязался с ним. Одним из его пациентов был Болтон, который лежал в дозиметрической лаборатории, а чтобы попасть туда, надо, естественно, пройти через машинное отделение. За больными присматривал матрос, которого Джолли предупредил, чтобы его вызвали в любое время, когда больному станет хуже. И его таки вызвали. Мы с командой машинного отделения после пожара все проверили досконально. Инженер был на вахте. ещё двое находились в посту управления, но один матрос, который проводил обычный осмотр и смазывал механизмы, видел, как Джолли проходил через двигательный отсек примерно в 1.30 ночи. По вызову матроса, дежурившего у больных.
Проходя мимо люка в механический отсек, он сумел уронить туда небольшой сверточек со своей адской смесью. Но кое–что не учел: его игрушка упала на пропитанную смазкой теплоизоляционную обшивку корпуса турбогенератора по правому борту, и от сильного огня эта обшивка загорелась.
Свенсон пронзил Джолли угрюмым взглядом, повернулся ко мне и покачал головой.
– Тут что–то не сходится, доктор Карпентер. Этот вызов к больному, это же случайность. А Джолли – не тот человек, чтобы полагаться на случай.
– Он и не полагался, – подтвердил я. – Ни в коем случае! В медпункте, в холодильнике, я припрятал прекрасную улику для суда. Кусочек алюминиевой фольги с прекрасными отпечатками пальцев доктора Джолли. На фольге осталось и немного мази. Эту фольгу Джолли наложил на обожженную руку Болтона, а потом сверху все забинтовал. Он сделал это ночью, когда ввел Болтону обезболивающее, потому что тот сильно мучился. Но перед тем как нанести мазь на фольгу, Джолли подсыпал туда кое–что еще: хлористый натрий, то есть самую обыкновенную соль. Джолли знал, что обезболивающее будет действовать три или четыре часа, он также знал, что к тому времени, как Болтон придет в себя, мазь под действием температуры тела растает, и соль попадет на обожженное место. Он знал, что, придя в себя, Болтон станет кричать от боли. Вы только представьте себе: почти вся рука обожжена, там и кожи–то почти не осталось и на живое мясо попадает соль!.. Когда вскоре после этого Болтон умер он умер от болевого шока. А наш лекарь… Какой он добрый, какой заботливый, правда?..
Вот и все, что касается Джолли. Кстати, неправда, что он героически вел себя во время пожара, он, как и все мы, просто старался спастись и выжить.
Но действовал похитрее. Когда он в первый раз попал в машинное отделение, там было слишком жарко и неуютно на его вкус, тогда он просто лег на палубу и позволил вытащить себя в носовые отсеки, где воздух был посвежее. А потом…
– Он оказался без маски, – возразил Хансен.
– Да он просто сбросил ее! Вы ведь сможете задержать дыхание на десять–пятнадцать секунд, а он что – хуже? А потом он начал демонстрировать свое геройство – когда в машинном отделении условия стали получше, а в других отсеках, наоборот, гораздо хуже.
Кроме того, отправляясь в машинное отделение, он мог получить кислородный прибор. Так что Джолли, в отличие от нас, почти всю ночь дышал чистым воздухом. Он не против обречь кого–то на страшную смерть, но сам не расположен страдать ни в малейшей степени. Он сделает все. чтобы избежать неудобств, не так ли, Джолли? На этот раз он промолчал.
– Где пленка, Джолли?
– Я не знаю, о чем вы говорите, – тихим и ровным голосом произнес он. Клянусь Богом, мои руки чисты.
– А как насчет отпечатков пальцев на фольге со следами соли?
– Любой врач может допустить оплошность.
– О Господи! Оплошность!.. Так где же она, Джолли? Где пленка?
– Ради Бога, оставьте меня в покое, – устало откликнулся он.
– Что ж, теперь ваша очередь действовать, – я повернулся к Свенсону. У вас найдется безопасное место, где можно запереть эту личность?
– Конечно, найдется, – угрюмо отозвался Свенсон. – Я сам его туда отведу…
– Никто никого никуда не отведет, – произнес Киннерд.
Он смотрел прямо на меня, но мне было наплевать, как именно он смотрел.
Мне было наплевать и на то, что он держал в руке очень неприятную штуку: грозно отсвечивающий «люгер». Он держал пистолет твердо, как привычное орудие производства, и дуло было нацелено точно мне между глаз.
Глава 13
– Ах, этот умненький–разумненький Карпентер! Ах, этот грозный охотник за шпионами! – с ироническим пафосом продекламировал Джолли. – Увы, фортуна бойца переменчива, так–то, старина. Но вам не стоит очень уж удивляться. Вы не раскопали ничего действительно стоящего, но наверняка сообразили, что и в подметки своему противнику не годитесь. Только, пожалуйста, без глупостей.
Киннерд один из лучших стрелков, каких мне когда–либо доводилось встречать.
Кроме того, вы можете оценить, как удачно он устроился в стратегическом плане: практически каждый в этой комнате у него на мушке.
Джолли осторожно погладил носовым платком все ещё кровоточащий рот, встал, подошел ко мне сзади и быстро ощупал руками мою одежду.
– Нет, вы только подумайте! – сказал он. – Даже не прихватил с собой пистолет! Вы действительно не готовы к настоящей борьбе, Карпентер.
Повернитесь–ка так, чтобы стоять спиной к Киннерду, хорошо?
Я повернулся кругом. Он благожелательно улыбнулся и дважды изо всей силы ударил меня по лицу: один раз правой, а второй раз левой рукой. Я пошатнулся, но не упал. Во рту появился солоноватый привкус крови.