Батуми, там — на лебедку. Курорт. А мне тут и солнце не светит… И есть у меня к вам одна просьба, — голос у Полыско опять потускнел, стал угрюмым, видно было, человеку нелегко изложить свою просьбу. — Дело вот в чем: я, как знаете, хожу только по ночам и берега не вижу, только тогда, когда светят немецкие сабы. А вы бываете на переднем крае, видите Станичку днем. Не откажите!
И тут Петр Маркович изложил свою просьбу — хорошенько рассмотреть с какого-нибудь бугорка Малой земли его, Полыско, дом на окраине Новороссийска. Сообщил и приметы, по каким следует искать сей дом: среди двора старый колодец, высокая акация, на черепичной крыше голубятня, а главное — к самому забору подходит виноградник совхоза. За воротами — трамвайная станция.
Вот мы с товарищами и разглядывали каменистый двор с расщепленной снарядом акацией и бесплодный виноградник за разбитой стеной. Увидели и колодец. Но колодец на новороссийской окраине — не редкость.
Было установлено, что оттуда, с того двора, из погреба стреляет немецкая танковая пушка. Было известно, что пушка эта на заметке у «длинноруких». «Длиннорукими» назывались наши батарейщики на прибрежных холмах Цемесской бухты. Каждую минуту они могли накрыть двор с немецкой пушкой…
Но что же мог я поведать Петру Марковичу?
При ближайшей встрече я сообщил ему, что, дескать, дом стоит. Стоит, дескать, на своем месте. Есть и акация — надломлена, но еще держится, даже похоже, что с весною день ото дня все больше зацветает. Людей же не видно и в бинокль.
— Не видно никого? — угрюмо и горько переспросил Петр Маркович.
— Никого. Ни человека, ни собаки. Но вы же знаете, Петр Маркович, — прикинулся я сердитым, — что там днем и за водой не побегут. Все как на ладони, «длиннорукие» сразу срежут.
— Ни человека, ни собаки, — подтвердил Петр Маркович, и это утверждение, как ни странно, развеселило его. — Это добре! Верьте мне, мы еще там будем. Мы еще покушаем винограда.
Трудным был тот год. Редко кто заговаривал о своем горе. Но все в беспрерывном труде готовили час победы. Сейнеры Петра Марковича переправили на Малую землю не одну тысячу бойцов, не одну тонну боезапаса…
Однажды мне сообщили, что Полыско ранен и просит зайти к нему в госпиталь. Это была наша последняя встреча. Петра Марковича нещадно посекли осколки авиабомбы, разорвавшейся у борта сейнера. Небритый, забинтованный, Петр Маркович смотрел на меня слегка воспаленными глазами и ждал. Я понимал, чего он жаждет.
Стараясь бодро глядеть в эти глаза, я сказал:
— Стои́т! Стои́т, Петр Маркович. Все на месте. Акация расцвела-таки… Прямо-таки оделась на свадьбу. И вы верно говорите: мы еще попробуем винограда прямо с лозы. Ваша Ксюша не обидит нас. Очень я хотел бы увидеть вашу Ксюшу. Очень! Какая она?
— Ну, спасибо, — с печальной благодарностью проговорил Петр Маркович. — Опять угадали. Моя Ксюша и точно готовилась справлять свадьбу… Старшину второй статьи Алешку Шувалова не знаете ли?
Старшину второй статьи куниковца Шувалова я знал. Он был одним из первых, кто взбежал на берег Станички с куниковским десантом и погиб в дни первых боев за Малую землю. Об этом знал и Полыско. Но Петр Маркович спросил о Шувалове, как о живом: не знаю ли, дескать, такого старшину второй статьи, и, когда я ответил, что, дескать, знаю, Полыско продолжал:
— Винограду было много, некуда девать. Моя Ксюша — девуля хорошая, а работает в совхозе там же, за забором. А жених ее уже и вина нажал. От одного духу по всему кварталу такой аромат, что голова кружилась. Эх! Все гад фашист извратил, все примял! — Петр Маркович начинал горячиться. — Ну ничего. Мы еще будем там! Приедете ко мне — у меня для вас бочка вина будет отдельно закопана. Только бы встать мне скорее, только бы не опоздать к моменту…
Петр Маркович боялся опоздать к моменту общего штурма Новороссийска.
Мне не разрешили больше оставаться у койки раненого, да и что сказать еще? Весело ли говорить о бедах? Гораздо приятней сказать, что Петр Маркович не опоздал-таки к вступлению наших войск в Новороссийск. На борту своего сейнера Петр Маркович Полыско встречал ночь на 17 сентября. А к вечеру следующего дня сейнер Петра Марковича пришвартовался к причалу Новороссийского порта — вслед за катерами капитан-лейтенанта Ботылева, первыми проскочившими в порт через боновые заграждения, к пирсам, откуда еще вели огонь немецкие доты.
А еще через полчаса все было кончено, сопротивление подавлено, и катерники, переводя дух, огляделись.
Повсюду — по набережным, по склонам холмов и в широких низинах, где недавно стоял город, где были улицы, — теперь торчали обломки стен и железных столбов; тут и там на взрытых камнях мостовой тяжелой сетью лежала проволока трамвайных и телефонных проводов. Тяжко оседала пыль. Разило незабываемым горьким запахом гари и… горя…
И вот теперь представьте себе чувство, с каким опять оглядывал я знакомые берега: сады, виноградники, домики. Мне даже стало казаться, что к свежему утреннему запаху моря примешивается запах садов. Вот понесло душистым сладким и мирным дымком изложниц.
С развертывающегося передо мной холмистого ландшафта я переводил глаза на газетный снимок и тут опять видел те же холмы. На переднем плане женщины укладывали в корзины виноград. Надпись к снимку сообщала: это лучшие сборщицы во главе с бригадиршей Ксенией Петровной Полыско.
В чертах лица бригадирши я угадывал черты ее отца, женственно смягченные: чуть-чуть лукаво она смотрела из-под ладони, взвешивая другой рукой тяжелую кисть винограда…
Ксюша! Так вот как сложилась твоя судьба! Ты осталась Полыско… Но жив ли отец? Приберегает ли он для гостя бочонок вина?
Теперь понятно, зачем я сошел с теплохода.
На трамвайной остановке было шумно, людно и весело. Весело видеть, как люди торопятся по делам — тот на работу в порт, этот с книжками в библиотеку, а эта домой, видимо с рынка, варить обед.
Люди окраин всегда знают друг друга, и первый же человек, которого я спросил с невольной опаской: «Как пройти к дому Полыско?», ответил с присущей южанам словоохотливостью:
— Да вот он, домик Петра Марковича! Да вот же он и сам!
За свежевыбеленной оградой на черепичной, поблекшей от пыли крыше я увидел загорелого и неожиданно седовласого Полыско. Эта перемена не помешала сразу узнать его. С тонким прутом в руке у замысловато сконструированной голубятни Петр Маркович внимательно наблюдал за сверкающими в голубом небе турманами.
Я узнал и акацию. Дерево разрослось. Листья, как черепица крыши, тоже покрылись сухой белой новороссийской пылью, что не мешало дереву весело шелестеть кроной… С