Читать интересную книгу Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

Кроме движения с юга на запад, войска подтягивались и из самой глубины империи, и с севера. Так, Ревельский, Перновский и Либавский пехотные[56] полки выступили из Выборга, Екатеринбургский полк — из Воронежа, Селенгинский — из Шадринска, а 18-й егерский — из Перми!

К весне 1811 г. на западных границах империи сосредоточилось уже 17 пехотных дивизий (включая 2 гренадерские и сводно-гренадерскую)! Против турок осталось только четыре дивизии. Три дивизии находилось в Финляндии, две в Грузии, одна в Крыму и одна в Оренбурге.

Вслед за пехотой подтягивалась и кавалерия. Из 9 армейских кавалерийских дивизий[57], существовавших в то время, 6 было сконцентрировано на западных границах. Наконец, массы казаков двинулись в марте с юга по направлению к Брест-Литовску. Десять казачьих полков были забраны из состава Молдавской армии, а два сняты с кавказской линии, где казаки выполняли функцию охраны границы от воинственных горцев.

Таким образом, практически все силы Российской империи, кроме минимума войск против турок и персов, а также самых необходимых гарнизонов и отрядов для охраны рубежей на юге, востоке и севере, были собраны на западной границе. Подобное размещение невозможно объяснить потребностями обороны, ведь, как уже не раз отмечалось, самые близкие соединения французских войск располагались более чем в тысяче километров от русской границы, да и то численность их была такова, что ни о какой угрозе для территории Российской империи от этих войск говорить не приходилось.

Одновременно в начале 1811 г. Александру I были предложены первые планы боевых действий. Самым обстоятельным и законченным являлся план генерала Беннигсена, представленный царю в феврале 1811 г. Этот план предполагал вторжение в герцогство Варшавское и разгром польской армии. Беннигсен отмечает: «Наиболее полезно овладеть Варшавою (коей потеря поразила бы и обезоружила часть поляков, неблагорасположенных к России)». Далее генерал пишет: «Наша армия, решая судьбу войск польских, кои бы нас ненадолго задержали, продвинулась бы к границам Шлезии (Силезии)». Это важно, по мысли Беннигсена, хотя бы потому, что «одною наступательною войной возможно нам короля прусского приклонить на нашу сторону… прибавим к сему, что, оставаясь в оборонительном положении, дадим мы полякам увеличить их войска, между тем как наступательными действиями если не успеем мы истребить или рассеять польской армии, то, по крайней мере, уменьшим её гораздо, — обезоружа оною хоть частью».

Генерал прекрасно понимает, что война предпринимается вовсе не для того, чтобы спастись от нашествия Наполеона. Он пишет: «…Власть Наполеона никогда менее не была опасна для России (!), как в сие время, в которое он ведёт несчастную войну в Гишпании и озабочен охранением большого пространства берегов, на что потребно ему употребить сильныя армии»[39].

В столь же недвусмысленном тоне составлен и другой документ, направленный Александру I. Это «Политический мемуар» одного из его советников, некоего Д’Аллонвиля. Здесь прямо говорилось, что необходимо «…начать наступление, вторгнувшись в герцогство Варшавское, войдя по возможности в Силезию, и вместе с Пруссией занять линию Одера, чтобы заставить выступить германских князей и возбудить восстание на севере Германии. 2. расформировать польское правительство, рассеять его вооруженные силы… и безжалостно разорить герцогство (!), если придётся его оставить… 9. нападать только с подавляющим превосходством сил и выгодой ситуации… Нельзя терять из виду, что человек, с которым мы воюем, соединил силы старой Франции с завоеваниями новой Франции и силами организованного якобинизма, который составляет сущность его власти. Мало поэтому поставить препятствие на пути столь большой мощи, но необходимо её уничтожить»[40].

Анализируя эти проекты и сопоставляя их с тем, что предлагал Александр Чарторыйскому, можно прийти к однозначному выводу: к концу 1810 — началу 1811 года царь решился на войну с Наполеоном, причём эта война готовилась как наступательная. В разговоре с австрийским посланником Сен-Жюльеном 3 (15) февраля 1811 г. Александр выдаёт свои планы, так как ему очень важно знать, какова будет реакция Австрии на вторжение русских войск в герцогство Варшавское. Австрийский посланник попытался быть максимально дипломатичным и ответил: «Миролюбивая система моего августейшего монарха позволяет предположить, что мы будем придерживаться абсолютной нейтральности, однако я бы попросил Вас не делать никаких выводов, по тому что я сказал, потому как я говорю это от себя лично!..»[41] Более того, в разговоре с Александром Сен-Жюльен сказал: «Сир, позвольте человеку, который не имеет чести находиться на вашей службе, но который испытывает к вам глубокую привязанность… сказать вам, что вы собираетесь начать страшную борьбу, судьба которой окажет решающее влияние на судьбу России и Европы». Сен-Жюльен рассказывает, что царь тотчас схватил его за руку и воскликнул: «Генерал, не говорите „начинаю“, потому что это не я начинаю…»[42]

Но начинал именно Александр. Если бы он готовил войска в связи с какой-либо угрозой для России, подлинной или мнимой, ему не надо было бы концентрировать их непосредственно к границам. Как уже отмечалось, Александр знал, что к концу 1810 — началу 1811 года у Наполеона было едва 46 тыс. человек французских войск на территории Германии, да и те находились большей частью в районе Гамбурга. Эти силы никак не могли угрожать безопасности Российской империи с её более чем полумиллионной армией. Для того чтобы создать хоть малейшую угрозу для России, Наполеону необходимо было бы перебросить войска не только с территории Франции, но и из Италии и даже из Испании. Понятно, что в отсутствие современных средств передвижения такая переброска никак не могла бы занять менее 4–5 месяцев.

С учётом того, насколько в русском штабе были осведомлены о действиях французского командования, не приходится сомневаться, что, едва первые колонны тронулись бы с места, об этом тотчас стало бы известно в Петербурге. Даже принимая во внимание, что это «тотчас» означало бы, разумеется, 3–4 недели на доставку курьерами соответствующих донесений, русский штаб имел бы более чем достаточно времени для осуществления выдвижения войск на необходимые оборонительные рубежи.

Любой человек, мало-мальски знающий военное ремесло, понимает, что одно дело, когда воинская часть находится в месте своего постоянного расквартирования, и совсем другое, когда она выдвигается на боевые позиции. Последнее всегда сопряжено с расходами, сложностями логистического характера, дополнительными трудностями для прибывающих пополнений и т. д. Так что без необходимости войска из мест расквартирования никто не снимает.

Сопоставляя политические и военные планы, представленные Александру, его переговоры с Чарторыйским и Сен-Жюльеном, можно убедиться: нет никакого сомнения в том, что царь готовился не к защите рубежей страны, в чём в то время не было ни малейшей необходимости, а занимался мероприятиями по подготовке наступательной войны. Целью этой войны было не просто вторжение в герцогство Варшавское и его разгром. Совершенно очевидно, что подобная война не могла пройти безнаказанно, что Наполеон попытался бы защитить герцогство, подтянув для этого необходимые силы. В любом случае война с ним тогда была бы неизбежна.

Именно поэтому цель военных операций определялась не только как захват Польши, но и выход на линию Одера и вовлечение Пруссии в военный союз с Россией. Разумеется, что всё это предпринималось не для того, чтобы полюбоваться на красивые пейзажи берегов Одера, а предполагало продолжение войны и разгром Наполеона. Д’Аллонвиль прекрасно резюмировал эту необходимость в уже приведённом политическом мемуаре: «Мало поэтому поставить препятствие на пути столь большой мощи, но необходимо её уничтожить».

Действительно, невозможно было бы сокрушить Польшу, организовать выступление Пруссии против Франции, не доведя это дело до логического конца, то есть не добившись полного разгрома наполеоновской империи и вступления в Париж. Таким образом, как бы это ни показалось непривычным, русские войска, сосредотачивавшиеся в районе Гродно и Вильно, Минска и Брест-Литовска, готовились не просто к походу на Варшаву, а ни много ни мало к вступлению в Париж!

Разумеется, после начала войны 1812 г. и вторжения французских войск в русские пределы эти планы мгновенно забылись, однако до этого о них говорили вовсю. Известный польский политический деятель Немцевич в своём написанном летом 1812 г. произведении «Литовские письма» рассказывал о настроениях офицеров русской армии в период накануне войны: «Всю зиму они говорили не об обороне границ, а о преследовании французов за Вислу, Эльбу и за Рейн, и аж до самого Парижа»[43].