ценю твоё усердие, брат, – и вежливый жест холёной пухлой руки. – Но должен сказать сразу. Их души не спят. Нет. Там нечего будить, брат Эйб. Это скоты. Послушные или нет, умные или глупые, добрые или злые, но скоты. Не люди, нет.
– Мне трудно в это поверить брат Джордан.
– Они похожи на людей, брат Эйб. Очень похожи. Но только похожи. Брат Эйб, – Джексонвиллский пастор Джордан Сноу рассматривает его участливо, как больного, – приходилось ли тебе иметь дело с ними раньше? Не видеть издали, а… – ласковая улыбка, – общаться с ними? Разговаривать.
– Да, разумеется.
– Разумеется, брат Эйб. Но я имел в виду не беседы и проповеди, а изо дня в день. Обыденно.
Он понял и покраснел.
– Я всегда считал рабство грехом, брат Джордан, – и с невольным вызовом: – У меня никогда не было рабов.
– Да, мы – дети и рабы Господа. И человек, делая человека своим рабом, нарушает волю Господню. Самозванствует. Но они – не люди, брат Эйб. Ты сам в этом убедишься. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе. С помещением, со всем остальным… Я скажу своей пастве, чтобы они отпускали своих… работников к тебе по воскресеньям. И вообще можешь на меня рассчитывать…
…Да, брат Джордан сделал, что мог. Пришло много, очень много. Он даже узнаёт некоторых. И зря говорят, что они все на одно лицо. Достаточно приглядеться – и различить тогда совсем не трудно. Вон эта молоденькая мулатка из кондитерской для цветных. Вон тот немолодой с сединой в волосах негр – дворник, с ним удалось неплохо поговорить, оказался довольно толковым, во всяком случае, понятливым.
Эйб говорил, стараясь подбирать самые простые, понятные слушателям слова и всё время оглядывая аудиторию. Да, его слушали, сидели тихо, не шевелясь, не разговаривая между собой. Ни дерзких взглядов, ни насмешливых, а то и глумливых реплик, с чем ему приходилось сталкиваться, трудясь в кварталах бедноты Колумбии, портовых городах Луизианы и ковбойских посёлках Аризоны. Нет, здесь ничего похожего… но чувство отчуждения, чувство стены между ним и аудиторией не проходило, а даже усиливалось. Они слушали его, но не слышали. Ни один.
Ряд за рядом Эйб Сторнхилл оглядывал свою паству. Ничего страшного. Они пришли и слушают. Остальное – его дело. Грузчики со станции сидят все вместе. Хорошо. А этих он не знает, но, значит, им кто-то сказал, и они пришли. Индеец, дворовой работник. Пришёл всё-таки. Тогда, при разговоре, был очень недоволен, но ведь пришёл. А рядом… Господь всемогущий, этот парень белый! Зачем он пришёл сюда? Да, он говорил со всеми, убеждал всех. И с этим парнем говорил. Тот был тогда пьян или с похмелья. Но его место на Черч-стрит, у брата Джордана, а не здесь…
Эркин слушал, не вдумываясь в слова, как всю жизнь слушал надзирателей. Болтает и пусть себе болтает. Сидишь в тепле, а не лежишь связанным или… Нет, перетерпеть свободно можно. Андрей наконец угомонился. А то в начале ёрзал, всё сказать что-то хотел. Пришлось дать ему локтем по рёбрам, чтоб понял: не на перегоне всё-таки…
…Фредди посоветовал им не связываться и не нарываться, и они пошли к указанному дереву. Белых ни одного, а пастухов собралось много. Некоторые косились на Андрея, но со словами не лезли. Беляк оглядел собравшихся и жестом велел им сесть.
– Дети мои…
Андрей фыркнул, невольно прыснули и остальные, но беляк не смутился и замолол примерно то же, что и у костра. Но то дети господа они все, то его. У Андрея хитро блестели глаза, явно чего-то заготовил, но пока молчит. У него тоже на языке вертелось: «Так я твой сын или бога?» – но он ограничился тем, что камерным шёпотом сообщает об этом ближайшим соседям. Те тихо смеются и передают вопрос дальше. Андрей незаметно показывает ему оттопыренный большой палец. Потом уже к ним пришёл чей-то вопрос: «А что, может, он сам и есть евонный бог?». Беляк словно не замечает их перешёптываний и продолжает долдонить своё:
– Христос любит вас, возлюбите и вы Иисуса всем сердцем…
И звонкий голос Андрея:
– А вот вы говорите, сэр. Что он велел, то мы исполнять должны.
– Да, сын мой. Воля Иисуса, Господа нашего, нерушима.
– А вот ведь в Библии сказано: рабы, повинуйтесь господам вашим, так? – невинно спрашивает Андрей. – Это же он сказал.
Беляк не успевает ответить: таким возмущённым рёвом отзываются остальные.
– И что мы все – рабы господа, – продолжает Андрей.
– Чего-о?! – как со стороны слышит он свой голос. Это его ещё у костра царапнуло, но тогда смолчал, а сейчас не выдержал. – Это что, мы – и его рабы, и отца его, и ещё… господские?!
– Мы не рабы!
– Нам Свободу ещё когда объявили!
– Ты чего несёшь, парень, охренел?!
– Это не я, – защищается Андрей. – Это тот, Иисус сказал.
– И я его ещё любить за это должен?! – он вскочил на ноги. – Мотаем отсюда!!
Беляк умолкает и беспомощно смотрит, как они хватают своих коней и уносятся врассыпную к далёким кострам…
…И этот то же самое. Бог, господь, Иисус Христос… Зачем им всем это? Тогда они вернулись к своему костру, и Фредди хохотал до слёз над рассказом Андрея, а потом сказал:
– Ну, парни, заварили вы кашу. Я и не задумывался над этим никогда.
Беляк тот сразу исчез, и больше о боге никто с ними заговаривал. И вот теперь здесь… Когда же эта нудьга кончится? Душно уже стало.
Эйб Сторнхилл заканчивал свою речь. Ничего, главное – начать, а там… там он сделает всё, что в его силах. Главное – они слушают, придёт час – услышат. А теперь сбор. Обычно он не собирал деньги сам и прямо в церкви, этим занимались женщины-помощницы, но здесь таких ещё нет. Ничего, будут. Он сказал о деньгах, повторил, что каждый даст по силам своим, сколько может, и ждал вопросов о том, куда пойдут эти деньги. У него был готов ответ. Но ни одного вопроса не прозвучало. Они молча доставали деньги и передавали их друг другу, а передние подходили и клали монетки в жестяную миску на столе. Он следил за этим и радовался. Никто, ни один не отказался дать деньги, ни один не попытался присвоить или под шумок не дать. Пусть монеты мелки, но и заработки их невысоки. И белый парень дал деньги. И индеец. Эйб сказал о службе в следующее воскресенье и призвал всех встать и помолиться Господу в сердце своём, молча. Зачем их