class="p1">«Может быть, это сглаз?» – шевельнулась в голове неприятная мысль. Надо было послушать Иммеле и выпить её успокоительного. Уж кто-кто, а она-то знает толк в своих снадобьях.
Внутри ждал прелат. Теабран даже отсюда, с улицы, видел, как сверкают в прозрачной полутьме кирхи бриллианты на скапулярии святого. По обе стороны дорожки, расстеленной вдоль площади, вверх по ступенькам в кирху стояли Молчащие, держа руки на рукоятках мечей. Когда Теабран остановился на площади, они вынули их из ножен и подняли над головами, приветствуя короля. Он шёл медленно, то и дело поглядывая на шёлковые рукава камзола и кожаные туфли – всюду, в каждом крошечном пятнышке ему чудился оставшийся кусочек дерьма. Казалось, всё на площади видели нападение. Под носом воняло, как под хвостом у козла.
Дорога к кирхе хотя и была короткой, будто не кончалась, а каждый шаг вперед словно оттеснял его на два назад. Корона. Он видел её тихий блеск через приоткрытую дверь. Блестит, как плевок свежей крови на стене. Там, у нефа, на подушке. Желанная. Он часто видел, как мать ходит вокруг неё в тронном зале и смотрит, как собака на вожделенную кость. Гладит, любуясь своим отражением в ней.
«Альмандиновая корона никогда не ранит того, кто достоин» – полоснула холодным лезвием мысль. Он – истинный король. Корона его по праву наследования. А что, если?..
Нет.
Гнать эти мысли.
Скорее укрыться.
Теабран быстрее, чем это предусматривал регламент, утверждённый дотошной матерью, проследовал в храм.
Тень каменного помещения встретила его приятной прохладой, удушающим ароматом алых лилий и горящих свечей. Когда он женился на Иммеле в небольшой часовне близ Голой башни, там тоже всюду стояли букеты из этих цветов. Тогда от этого тяжёлого запаха ей стало дурно, и она упала без чувств прямо у алтаря, а он, увидя её бледность, до ужаса испугался, что она умерла. Помня об этом, он попросил Алмекия приглядывать за супругой, которая и сегодня после бессонной ночи выглядела бледной и усталой, но, судя по всему, сегодня ей его помощь не понадобится.
Жена и дети следовали за ним, беззвучно ступая по мягкому полотну дорожки, как тени. Вокруг стояли ждущие придворные. Эта озёрная истеричка из Приграничья, его ведомый сынок, сэр Виллем с женой, которая годилась ему в младшие дочки, эвдонское конопатое страшилище, шенойская шлюха с детьми, мужем-алкоголиком и любовником, двуличные графы Мраморной долины, вонючие лошадники Ревущего холма, придворные, которых Теабран так и не научился различать меж собой… Ужас вперемешку с отчаянным одиночеством вдруг окутал его, как паутина. Теабран почувствовал себя маленьким и жалким, просящим одолжения у снизошедшего до его желаний Бога, который стоял у аналоя, глядя на него глазами дохлой рыбы, и вонял благовониями, как старая потаскуха. Праздник, настолько желанный и ожидаемый королём, в одно мгновение вдруг потерял свой блеск, отравив радость заслуженной награды за годы изгнания.
Тень. В нефе у короны мелькнула тень в алом платье. Красивая черноволосая девушка с картины в Красной галерее с раной на шее от уха до уха. Почему она преследует его? Ему вспомнилось пересказанное кем-то из лебезящих придворных пророчество местной ведьмы. Оно не сбылось. Он не дал ему сбыться. Но ему рассказали, как она умирала. В грязи, одна, недостойно. Нет, надо вытащить её из ямы. Да, вытащить и похоронить по-человечески, всё-таки племянница. Да, как только разберётся с кирасирами, которые прячутся в Редколесье… Не сейчас, подожди.
Теабран зажмурился, тряхнул головой. Липкая рука страха тронула шею.
Свидетели коронации заметили, как Теабран замедлил свой шаг.
Надо взять себя в руки. Её больше нет. Сейчас главное – корона, а покойники подождут. Время – это всё, что у них теперь есть.
Он подошёл к аналою, возле которого, как живое божество, стоял отец Симоне.
Прелат возвёл руки к сводчатому, сверкающему, как ночное звёздное небо, потолку и попросил Теабрана встать на колено. Он встал. Хор мальчиков трижды пропел красивыми звонкими голосами: «Он достоин!» Защемило где-то в груди.
– И снизойдет теперь на Теабрана благодать Единого Бога отныне и навсегда! – торжественно произнёс прелат и нанёс на лоб и скулы короля бальзам, смешанный с оливковым маслом.
Послышались слова псалма святого Диамы 22:05–17:
– «Возрадуйтесь, когда скажут вам: "И вот идёт он на княженье помазанный". Стоит он на пороге нашем, достойный сын наш и Единого Бога – просит милости для града нашего, да услышь просьбу его, да благоденствуй молитву его чистого духом. Он достойный сын твой!»
Прелат шевелил губами, но Теабран не слышал слов.
Мелкие крысиные зубки. «Честь», «Слава», «Роксбург»… Ни одна из торжественных фраз не нашла своего отклика в его душе. Посмотрел на корону совсем равнодушно, как на кусок гальки. Просто кусок холодного камня.
Голова закружилась. Всё видно будто сквозь мутную грязную воду, будто в болоте у их дома на Валеворе. Вонючая трясина с мириадами алых лилий, которые смотрелись на её глади как воспалённые фурункулы.
Он увидел на себе обеспокоенные взгляды придворных. Они шептались, смеялись, показывали на него подбородками. Твари. Когда уже закончит этот паршивый святоша? Он видел все его поры, забитые широкие поры и скопившуюся в уголках рта слюну, жирную бородавку на шее.
– …Да будет мир в чертогах мира Его – благодать в чертогах наших силой Его!
– Да будет воистину так, – ответил король.
– Произнеси клятву пред ликом Единого Бога.
– Клянусь, что посвящу свою жизнь, какой бы короткой или длинной она ни была, каждый день и час отныне и до конца, служению нашему великому королевству, частью которого являемся все мы. Если мне не хватит сил исполнить свою миссию, Бог поможет мне. Он и церковь есть моя опора и оплот спокойствия и надежности. Клянусь чтить церковь и заветы её и обращаться к ней и представителям её за советом, я, король.
– Клянёшься ли ты чтить его святейшество кардинала?
– Клянусь, отныне и вовек.
– Клянёшься ли ты нести в души людей писание о четырёх добродетелях?
– Клянусь.
– Клянёшься ли ты…
Дитя легонько тронуло Иммеле за локоть.
– А коронуют-то кого? Отца или кардинала?
– Тихо.
– Нет, правда. Теперь прелат отрежет отцу локон и отправит его в монастырь.
– Ройс!
– Молчу.
– …Клянёшься ли карать того, кто встанет на пути слова Истинного Бога?
– Клянусь.
– Поднимись и сядь на престол.
Теабран встал с колена и сел на указанный ему коронационный трон, который специально изготовили для церемонии.
Акке аккуратно, как ребёнка, поднёс к самодержцу корону. Отчего-то Теабрану раньше казалось, что она была больше, а ободок её шире. Он ещё тогда засомневался, не упадет ли корона с его головы прямо на плечи, надень он её.
Алая, сверкающая, она лежала на подушке и, будто обладающая разумом, ждала. Даже в чужих руках она выглядела невероятно тяжёлой, как свинцовая глыба, принявшая вид альмандина. Прелат поднял её не без труда, хотя и старался сделать вид, будто корона была невесомой.
– Прими эту корону как символ своей власти, Теабран, первый своего имени, сын Эссегрида Роксбурга, нарекаю тебя Единственным и Единоличным королём Ангенора!
– Он достоин! Он достоин! Он достоин! – запел хор.
– Слава! – воскликнули все, кто находился в кирхе. – Слава королю!
– Слава! – пищал обрадованный возможностью стать частью великого действа Дункан.
Дитя молча наблюдало.
От шума, который сотряс кирху, зазвенели всё стекла. Прелат опустил на голову короля альмандиновый символ власти.
– Отныне и вовек!
Иммеле заметила, как голову её мужа повело в сторону под тяжестью короны. В шее хрустнул позвонок.
– Боже…
Теабран схватился за подлокотник, пытаясь поймать головой равновесие.
– Ваше величество? – вытаращил на него рыбьи глаза прелат.
– Всё хорошо.
Священник протянул королю руку. Теабран поцеловал прелатский перстень.
Ему рукоплескали, кричали его имя. Сквозь душную приторную вонь лилий едва прорывалась свежесть ветра из приоткрытых дверей кирхи. Он чувствовал, как по его спине дорожкой бежит пот. Холодный