Читать интересную книгу Роман женщины - Александр Дюма-сын

— Полно, Мари, будь мужественна, дитя мое!

— А разве я теряла мужество? Можно ли было страдать с большею покорностью судьбе? После смерти матери разве я роптала на Бога за посланное мне наказание? Разве я переставала молиться ему?.. Когда застрелился муж — я не произнесла тогда ни одного слова в упрек судьбе! И эту ночь, окруженная всеми ужасами, возле умирающего отца, разве я не умоляла небо?.. И после этого ты советуешь мне быть мужественной! Нет, Марианна, после перенесенных мною страданий, после потери всех надежд — не нужно мужества, чтоб умереть.

— Умереть, дочь моя! Умереть, не умилостив Бога, — значит, обречь себя на вечную муку и в той жизни. Творец не прощает самоубийц, потому что это единственное преступление, в котором преступник не может каяться. Живи же для дочери, живи для себя самой, и Господь, на которого ты ропщешь теперь, быть может, пошлет тебе впоследствии успокоение. Ты переносишь только третье горе, дитя мое, тогда как Спаситель прошел двенадцать, пока дошел до своей крестной смерти. Верь мне, Мари, не проклинай небес, а помни, что есть на земле и большие преступления и большие несчастья.

— Да, я не должна роптать, — сказала Мари, взяв с чувством руку Марианны, — да, не должна. Если судьба лишила меня матери, то взамен послала мне тебя; если она отняла у меня мужа и отца, то оставила мне дочь, которая, может быть, будет моим ходатаем и надеждой. Спасибо же тебе за добрые слова, Марианна, и за утешение, которое ты одна стараешься дать моему сердцу.

И, сказав это, Мари бросилась в объятия старухи.

— Приказывай, что мне делать, Марианна, — сказала потом г-жа де Брион. — Я хочу повиноваться тебе: у меня остались еще силы, чтобы действовать; но нет их, чтобы управлять своими поступками.

— Уедем отсюда скорее.

— Уехать? А отец?..

— К чему раздирать еще душу печальной картиной погребения? Вдали, как и вблизи, ты будешь молиться за него одинаково, и Бог отовсюду услышит молитву. Поедем в Париж, в Отэйль, за твоей дочерью. Возьмем ее, вернемся сюда, и тот же Бог, видя твое раскаяние, простит тебя. Люди тоже перестанут корить тебя со временем; и так все пройдет, дитя мое, верь мне! Смотри, уже день: видишь — как чисто небо, как светло солнце, как свежо и радостно утро! Послушай, как щебечут птички, и подумай, может ли создавший все это наказывать свои создания вечной мукой? Надейся же, дитя мое: страданиями и молитвами ты приобрела это право. Ночь царствовала в душе твоей; но, смотри, какой светлый, полный блеска день наступает после мрачной ночи.

— Добрая, добрая Марианна!..

— Вот и весна и солнце! Это дыхание Творца, животворное, утешительное дыхание… Вскоре втроем мы поселимся в этом замке… Дочь твоя будет подрастать там же, где вырастала и ты, и ты будешь еще счастлива… А там, с годами, на тебя будут смотреть не как на преступную женщину, а как на страдалицу. Подумай, ведь тебе только 20 лет, ведь это только четверть твоей жизни… Дожидайся же будущего с верой и надеждой.

Эти простые, но с любовью сказанные слова произвели на г-жу де Брион благое действие; за минуту до них отчаяние переполняло ее сердце, а теперь луч надежды уж прокрадывался в него и придавал ей силы. И точно: Эмануил простил ее перед смертью, отец не проклинал ее, умирая, а там ожидала ее улыбка дочери, следовательно, для бедной Мари казалось не все потеряно; жизнь сберегла ей еще существо, которое не только любит ее, но еще и нуждается в ее попечении.

— Да, ты права, Марианна, — сказала она после долгого раздумья, — уедем и тотчас же воротимся сюда, но воротимся с моей дочерью. Мы будем молиться вместе на могиле отца, и будущее, быть может, вознаградит нас за настоящее.

Сказав это, Мари без страха вошла в комнату, где лежал скончавшийся отец ее, и, долго помолившись над дорогим ей прахом, она поцеловала его в чело, закрыла остывшие веки, потом раскрыла окна, и ворвавшийся луч солнца, озарив смертные останки графа, казалось, открыл душе его путь к небу.

После этого г-жа де Брион пошла к Марианне и бросилась к ней на грудь, а два часа спустя обе они уже ехали по дороге в Париж.

VIII

Покуда ехали наши путешественницы в Париж, священник молился у постели графа, отошедшего в вечность.

Уединение, в котором жил он во время разлуки со своей дочерью, еще более увеличило траур в его замке.

Неожиданное прибытие г-жи де Брион и Марианны, скоропостижная смерть владельца замка и потом немедленный отъезд этих женщин изумляли прислугу; они догадывались, что какая-то тайна тяготела над этим покинутым трупом, хотя и не понимали причин, которые заставили дочь уехать через два часа после смерти отца, предоставляя посторонним отдать последний долг усопшему. Напрасно доктор хотел оправдать ее поступок желанием избежать слишком тяжелых впечатлений, но те, кому говорил он, печально покачивали головами в знак сомнения и, жалея отца, порицали дочь.

В пути Мари представляла себе происходившее в замке.

— Теперь, — говорила она, — отпевают его, — и воображение ее представляло покрытое саваном тело графа, над которым горят надгробные свечи, и служитель Бога читает ему отходные молитвы.

Но вот она уже близко к Парижу. Мартовское утро, хотя свежее, было залито лучами восходящего солнца. Зелень показалась уже на деревьях, и дыхание весны делалось ощутительным даже в городе. Все оживало в природе, и это-то проявление жизни, которое окружало Мари, показалось ей как бы началом примирения ее с Богом. Само небо как будто улыбалось ей, и в этом луче солнца, игравшем на ее траурном платье, она видела луч надежды, который мог разогнать мрак, наполнявший ее душу. К тому же сердце человеческое — не обвиняя его нисколько в эгоизме — так устроено, что оно легко утешается и забывает печали, если глаза передают ему веселый вид окружающей природы. Так и Мари: перед нею не было теперь зрелища одинокой смерти, луч луны не врывался в окошко комнаты, озаренной лампой, и не освещал бледного лица умирающего отца; в ушах ее не раздавалось печальное завывание ветра, напротив — перед ней сиял полным блеском день, и печаль ее исчезала мало-помалу, как утренний свет под лучом солнца. Наконец, скорбь тоже имеет свой предел, дойдя до которого, она ослабевает, разумеется, в том только случае, если не унесет с собою рассудка страждущего.

Самой же большой скорбью Мари была смерть Эмануила: больше этого горя для нее не могло быть в жизни.

Вдобавок Марианна была возле нее; она-то, чтоб заставить госпожу свою оторвать мысль от могилы, говорила ей об ее дочери, напоминая ей таким образом слова, сказанные некогда ей самим графом: «Бог посылает детей, т. е. будущее, чтоб утешить в потере родителей, т. е. прошедшего». Марианна твердила ей, что женщина, находящаяся между гробом отца, умершего, улыбаясь ей, и дочерью, протягивающею к ней ручонки, не совсем еще оставлена Богом, а равно и то, что отец ее так тихо перешел в вечность, что даже лицо его не потеряло выражения кротости, и хотя он и не мог высказать, но последней его мыслью было — прощение. Ее слова утешали и облегчали сердце г-жи де Брион, и потому она внимала им с таким удовольствием.

Приехав в Париж, они остановились в гостинице; наутро взяли фиакр и отправились в Отэйль. Дом Мари нашла по адресу, данному ей Эмануилом. При подходе к дому, заключавшему ее последнее счастье, сердце матери сильно билось, и она благодарила Творца, что он допустил ее дожить до этой минуты. Еще было рано, и потому двери дома были заперты; она постучалась. Женщина вышла ей навстречу.

— Жанна Булэ… — проговорила Мари дрожащим голосом.

— К вашим услугам, сударыня, — отвечала добрая женщина.

Мари осмотрелась вокруг, удивленная, что ее дочь не выбежала ей навстречу.

— Я бы хотела поговорить с вами, — сказала она.

Жанна Булэ попросила ей войти.

— Не так давно, — говорила г-жа де Брион, садясь на стул, — некто вверил вам воспитание ребенка, по имени Клотильда… я приехала за нею.

— Сударыня, — отвечала Жанна Булэ, — у меня взяли эту девочку.

— Что вы говорите? — вскричала Мари, бледнея.

— Истину, сударыня.

— Где ж я найду ее?

— Об этом я не могу вам сказать.

— Невозможно! Что вы сделали с вверенным вам ребенком? Отвечайте!

— Я отдала ее.

— Кому?

— Родственникам ее отца.

— Вы не должны были отдавать ее кому бы то ни было, кроме отца.

— Правда, сударыня; я и не отдавала ее, когда пришли за нею, имея только приказание г-на де Бриона; но на другой день полиция заставила меня уступить их требованиям.

— Что ж стало с нею?

— Этого я не знаю, сударыня.

— Давно ли взяли ее от вас?

— Два дня назад.

— Два дня!

— Да.

— Боже мой! Боже мой! — вскричала Мари. — Что теперь делается с моей дочерью?

— С вашей дочерью? — удивилась Жанна Булэ. — Вы…