Читать интересную книгу Роман женщины - Александр Дюма-сын

— Боже мой! — воскликнула она с ужасом, хватая руки Марианны. — Мы приехали.

Марианна в свою очередь выглянула из окна и увидела, что ехавшая впереди них карета остановилась. Это напомнило действительность нашим путницам.

— Творец! — вскричала Мари, опускаясь на колени, как будто желая, чтоб мольба ее дошла до него прежде, нежели совершится несчастье. — Ты, которому все известно, не наказуй невинного; но да обрушится гнев твой на одну меня, как единственную виновницу этих бедствий.

Потом она посмотрела на дорогу; она видела, как Леон вышел из экипажа, поговорил с почтальоном и, закутавшись в плащ, направился к домику, одиноко стоящему на краю поля и прикрытому массою деревьев.

И Мари было так ужасно видеть человека, пробирающегося среди ночи с целью убить или умереть самому, что она начала ломать руки и ударять себя в грудь. Марианна, стоя на коленях, рыдала и молилась, как ее госпожа.

Эмануил уже ожидал Леона в саду; поднявшись на крыльцо дома, он отворил дверь, в которую Леон вошел вслед за ним, и тотчас же запер двери за собою. Оба противника вошли в комнату, где находился стол, со всем необходимым для письма, часы и два стула. Не говоря ни слова друг другу, каждый из них положил свои пистолеты на доску камина, и они сняли шляпы; лампа освещала эту мрачную сцену. Леон первый прервал молчание.

— Милостивый государь, — сказал он, — я поневоле не мог исполнить одного из условий.

— Какое? — спросил Эмануил.

— Я не мог взять с собою г-жу де Брион, потому что не нашел ее у себя.

— Я знаю это.

— Знаете?

— Я ее видел.

Леон побледнел.

— Могу спросить, где вы ее видели?

— Она была у меня и просила меня не стреляться с вами; но, как видите, я не согласился на ее просьбу. Потом она просила прощения, и, как она вам скажет, быть может, сама, я простил ее.

Леон поклонился.

— Теперь, — продолжал Эмануил, — потрудитесь исполнить остальные условия, если вы не забыли их.

— С удовольствием.

— Вот бумага, которая будет служить доказательством моей добровольной смерти, — не угодно ли прочитать ее?

— Незачем, я верю вашему слову.

— Между прочим, возьмите эти ключи: один из них от дверей дома, другой от калитки сюда. В случае, если вы переживете меня, вы бросите их, воспользовавшись ими. Точно такие же у меня в кармане, чтобы, когда их найдут при мне, могли подумать, что я сам заперся в этом доме.

Леон знаком отвечал, что он понимает, в чем дело.

— Вот, — продолжал Эмануил, — бумага, чернила и перья. Если вам нужно написать что-нибудь, то пишите скорее, нам остается только пять минут.

— Мне нечего писать, — отвечал Леон, — я совершенно готов.

— Ваши пистолеты с вами?

— Конечно.

— Один из них заряжен?

— Да.

— Я тоже взял свои; мы бросим жребий, какие из них употребить в дело, — сказал Эмануил; потом, взяв несколько монет, бросил их на стол, прикрыв рукою и, глядя вопросительно на Леона, ждал ответа.

— Лицо, — сказал маркиз немного смущенным голосом.

— Вы счастливы, — отвечал ему Эмануил.

Отворив ящик, Леон подошел к де Бриону и спросил его:

— Вы ни за что не откажетесь от вашего намерения?

— Ни за что, — отвечал тот.

— Даже в том случае, если я буду видеть в вас не противника, а судью и если скажу вам: я поступил подло; но не страх смерти, вы знаете это, заставляет меня говорить эти слова, а ужас сделаться убийцей. Довольно с меня и того, что я обманул вашу дружбу и доверие ко мне; неужели же я должен отяготить мою совесть еще одним преступлением? Что вы ответите мне на это?

— Отвечу, что, в самом деле, вы подлы.

Леон удержал порыв гнева.

— А если я скажу вам, — продолжал маркиз, — что я покину Италию, Францию и скроюсь так далеко, что все сочтут меня умершим. Если когда-нибудь я попадусь вам навстречу, я даю вам право убить меня; но только с условием — не приводить в исполнение этого странного поединка. Ведь если я останусь в живых, то, обременив душу двойным преступлением и обрызгав свои руки вашей кровью, я не посмею предстать на суд Божий. Что же скажете вы на это?

— Ничего.

— Будь по-вашему; но призываю в свидетели Творца, повторяю, что не умереть боюсь, а сделаться убийцей; но ежели вам суждено убить меня, то я спокойно ожидаю этой минуты и готов принять смерть как прощение.

Сказав это, Леон положил пистолеты на стол и, накрыв их платком, предложил выбор Эмануилу. Он взял один из них и посмотрел на часы.

— Пять часов без полминуты, — сказал он. — Встанем же по противоположным углам стола, и первый удар часов будет сигналом для выстрела.

В это время Мари, раздираемая всеми муками, ожидала развязки.

Вдруг ветер донес до нее глухой раскат выстрела…

— Слышала? — задыхающимся голосом спросила она Марианну, хватая ее за руки.

— Да, — едва внятно отвечала старушка.

— Боже мой! Что случилось?

Прошло пять минут — столетием показались они бедной Мари, которая едва жила под гнетом страданий. Скоро она увидела, что кто-то отворил и запер за собой двери дома.

— Видишь, Марианна?

— Вижу…

— Кто из них?..

— Не знаю!

И действительно, несмотря на прозрачность ночи, не было никакой возможности узнать вышедшего оттуда. Однако взгляд Мари остановился, как прикованный, к этой движущейся тени, которая, казалось, бежала без оглядки. По мере того как тень приближалась к ней, Мари отступила назад, сжимая руками свою горячую голову. Она была близка к помешательству: глаза ее перестали видеть, она чувствовала, как смерть сама готова была овладеть ею; но, сделав над собой нечеловеческое усилие, она раскрыла глаза и увидела освещенный луною бледный лик маркиза де Грижа.

Пронзительный вопль вырвался из груди г-жи де Брион, и она безжизненным трупом повалилась на руки Марианны.

VII

Когда г-жа де Брион пришла в чувство, она увидела себя сидящею на краю дороги, прислонившись спиною к дереву. Марианна возилась около нее, а Леон, мрачный, бледный, стоял поодаль.

— Оставьте меня, оставьте! — были первые слова молодой страдалицы, когда она увидела перед собой убийцу своего мужа.

— Я исполню вашу волю, — отвечал Леон взволнованным голосом, — ибо сам знаю, что после этого мы не можем и не должны более видеться; но перед вечной разлукой с вами я хочу оправдать себя в преступлении, которое вам угодно приписывать мне. Не дотрагиваясь еще до оружия, я предлагал г-ну де Бриону все возможное, чтоб только этот поединок не был приведен в исполнение; но на мои предложения он отвечал оскорблением. Будучи на его месте, я действовал, быть может, точно так же. Делать было нечего, мы взяли оружие, но и тогда, когда по сигналу раздался его выстрел, моя рука оставалась неподвижною. Пистолет его не был заряжен — я остался невредим. Тогда, положив на стол свой пистолет, я сказал вашему мужу: «Ничто в свете не заставит меня быть вашим убийцей!» Он схватил пистолет и отвечал мне: «Решившись отнять честь, нечего жалеть жизни; эта жизнь, которую вы оставляете мне, как милостыню, слишком постыдна, чтоб я мог согласиться воспользоваться ею. Вы можете пощадить ее; но я должен умереть». И вслед за тем он размозжил себе голову, прежде чем я успел сделать движение, чтоб удержать его руку… Вот истинный ход дела, сударыня, верьте мне, ибо в подтверждение правды я клянусь именем и могилой моей матери.

Сказав это, Леон удалился.

— У него не хватило мужества жить, — проговорила г-жа де Брион, — следовательно, он не любил меня!

— Он очень любил тебя, Мари! — возразила старушка.

— Ступай за мной, Марианна!

Г-жа де Брион направилась к роковому домику. Рассветало, утро было свежее, но оно не могло остудить горячую голову бедной женщины. Дойдя до дверей домика, Марианна остановилась.

— У меня не хватит сил его видеть, — сказала она, — я буду здесь молиться.

Мари поплелась одна. Дверь комнаты, где застрелился Эмануил была полуотворена; лампа тускло освещала это место смерти. Г-жа де Брион в ужасе остановилась на пороге.

— Надобно, — проговорила она наконец и вошла в комнату.

Сначала она ничего не видела; но, всмотревшись, она заметила мужа, опрокинувшегося через стул: руки его висели — жизнь совершенно покинула его тело. Едва живая, она подошла к трупу и опустилась перед ним на колени; долго не смея поднять глаз, она решилась наконец взглянуть на его лицо. Зрелище было ужасно: пуля обезобразила его черты, кровь струилась из раны, предсмертные судороги раскрыли уста, щеки позеленели, глаза закатились…

С бесстрастием, которого она не ожидала от себя, Мари положила руку на грудь так сильно любимого ею человека. Но холодна как камень была эта грудь, и сердце, которое билось и жило два года одним ее именем, — застыло навеки.