Читать интересную книгу Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Как они пережили времена военного коммунизма, понять невозможно. Только в двадцатом году Ляля устроилась на работу в коммуну для детей с отсталым развитием, а до этого перебивалась случайными заработками. Кем она только не была!.. И прачкой, и уборщицей, и ночным сторожем, и письмоносицей, и билетёром в синематографе. Но факт остаётся фактом – они выжили. А в двадцатом году, когда Николаше едва исполнилось шестнадцать, его работы понравились Родченко, по рекомендации которого, он и поступил на графическое отделение ВХУТЕМАСа.

Какое это было счастливое время!

Здесь он видел и Маяковского, и Татлина, и братьев Стенбергов, и Мейерхольда!

Само собой, только-только переступив порог Художественно-технических мастерских, он сразу стал ярым сторонником конструктивизма в искусстве. Передвижники превратились для него в скучных, наивных детей, отошли далеко на второй план, а главными кумирами были Малевич и Кандинский. И он искренне не понимал, почему Ляля, глядя на работы племянника, только горестно вздыхала и сокрушённо качала головой. Сам он был от них в восторге.

В двадцать седьмом году в Москве появился Павел Троицкий. Из Дальневосточного военного округа его перевели на работу в Генеральный штаб Красной армии. Друзья не виделись девять лет, поэтому встреча их была бурной.

Николаша всё ещё носил ярко-красную кофту, которую нацепил ещё во времена своей вхутемасовской юности, дабы шокировать пошлых обывателей, но волосы на макушке уже заметно поредели, и гонору поубавилось. Увы!.. Ни Врубеля, ни Серова, ни Кандинского из него не получилось. Он работал в художественных мастерских театра имени Всеволода Мейерхольда, но на судьбу не жаловался, а даже гордился тем, что причастен к созданию нового, невиданного прежде театрального искусства. МХАТ со Станиславским и Немировичем, как безапелляционно заявлял Москалёв, безнадёжно устарел и должен быть отправлен на свалку кунсткамеры. Буквально на другой день после встречи с Павлом он, используя свои "связи", протащил Павла на галёрку, чтобы тот насладился настоящим искусством. Совсем недавно в театре Мейерхольда состоялась шумная премьера гоголевского "Ревизора", и Павел непременно должен был увидеть в роли Хлестакова молодого актёра Эраста Гарина, чтобы понять, насколько изжили себя все эти мхатовские пенсионеры!.. Всякие там Качаловы, Москвины и Книппер-Чеховы!

Спектакль Павлу не то чтобы не понравился, но произвёл странное впечатление. Вероятно, оттого, что с галёрки ему была видна только треть сцены, её правый угол. О том, что происходило на остальных двух третях сценического пространства, он мог только догадываться. Но Гарин впечатление произвёл, особенно в сцене "вранья", и это слегка примирило его с Николаем. Но только слегка. Когда Павел, надевая шинель, вскользь заметил, что в антрепризе Шепеляева-Разумника, которая до революции регулярно наведывалась в Боголюбово, артисты были получше, Москалёв пришёл в такую ярость, что тут же в зрительском гардеробе, при всём честном народе, обвинил Троицкого в ретроградстве и во всеуслышание заявил, что Павел, как и подобает всякому солдафону, ни бельмеса не понимает в современном искусстве. Невольные зрители этой стычки пришли в неописуемый восторг. Не меньший, чем от спектакля.

Вообще-то Павел частенько подтрунивал над своим другом, задевая самые чувствительные струны его легкоранимой натуры. А Николаша мгновенно вспыхивал, смертельно обижался и, случалось, по два-три раза на дню рвал с Павлом навечно всякие отношения. Однако эти конфликты, чуть не до рукоприкладства, не мешали их крепкой дружбе, и всякий раз, разругавшись в пух и прах, они тут же мирились и опять не могли прожить даже двух дней друг без друга. Вечные споры об акмеистах и имажинистах, о театральных премьерах, о работах Модильяни или Шагала только будоражили их молодые умы, и жизнь от этого была необыкновенно радостной, наполненной до краёв. К тому же их объединяла ещё одна страсть – преферанс. Каждую субботу на антресолях у Николаши собиралась одна и та же компания и до пяти-шести утра резалась в карты. Нарушить эту традицию, казалось, не могли ни эпидемии, ни наводнения, ни пожары, ни прочие природные катаклизмы.

Лишь женитьба Павла на Зиночке положила конец этому преферанс-ному братству и вообще отдалила их друг от друга.

И вот теперь, спустя девятнадцать лет, они опять сидели за овальным столом на антресолях Абросимовского дома. Тётя Ляля собрала со стола грязную посуду и отправилась вниз, на кухню, мыть её. Друзья остались одни.

Пока они ужинали, Павел вкратце рассказал о своей тюремно-лагерной "Одиссее". Ляля громко ахала, охала, пару раз всплакнула. Оказывается, те, кто оставались на воле, понятия не имели о том, что происходило у них под носом на Лубянке и в «местах весьма отдалённых», а узнав, отказывались верить. Павла это не слишком волновало. Ему не терпелось задать Николаше самый главный вопрос: не знает ли тот что-нибудь о судьбе Зиночки?.. Но он почему-то боялся… Ждал, чтобы Москалёв заговорил первым, но друг молчал, отрешённо глядя куда-то мимо Троицкого.

– Ну, расскажи о себе, – нарушил молчание Павел. – Где ты?.. Как?..

Николаша вздрогнул.

– Я-то?.. Да ничего… Нормально… Работаю на фабрике "Красный Октябрь".

– Это бывший Эйнем?..

– Он самый.

– И кем же?.. Кондитером?.. – попробовал пошутить Павел, но шутка как-то не получилась.

– Фантики для конфет рисую… Шоколадки тоже… Подарочные коробки оформляю.

– А как же театр?.. Ты изменил самому Мейерхольду?!..

– Как изменил? – удивился Николаша, но в следующее мгновение спохватился, вспомнил, где его друг последние годы провёл. – Ну, да!.. Ты же ничего не знаешь!..

– Прости, но за театральными новостями мне было как-то недосуг следить.

– Понимаю, понимаю, – торопливо согласился Николай. – Закрыли наш театр, Павел… Ещё в тридцать восьмом, вскоре после того, как ты… Одним словом, закрыли… А самого Всеволода Эмильевича примерно через год арестовали… Жену его Зинаиду Райх зарезали… Да, да, представь себе!.. Самым натуральным образом зарезали… Среди бела дня… По официальной версии грабители в квартиру забрались, но мы-то отлично понимали: без ОГПУ тут не обошлось. А нас всех, кого не успели или не захотели на нары отправить, в никуда… на улицу выгнали. Просто дали коленкой под зад… Мне ещё повезло: я, можно сказать, по специальности на работу устроился… Запись в трудовой книжке о работе в театре Мейерхольда была чем-то… вроде "волчьего билета". Так что, считай, мне крупно подфартило… Вот такие, Паш, дела…

Он вздохнул и опять надолго замолчал. Долгожданная встреча старых друзей как-то не складывалась.

– Послушай, Николаша… Что ты мрачный такой?.. – не выдержал Павел. – Вроде бы и не рад нашей встрече… Что случилось?

Тот поднял на него измученные, испуганные глаза.

– Случилось?.. Ничего не случилось…

– Но я же вижу… Как говорил мой следователь, ты признайся – легче станет.

– Хотя… Знаешь, ты прав – случилось… Я только сейчас, после твоего телефонного звонка, понял… Да, да… Все это девятнадцать лет я очень боялся, Павел… Очень…

Николаше было трудно говорить. Он как будто выталкивал слова из себя невероятным усилием воли.

– Чего ты боялся?

– Когда-нибудь это непременно должно было случиться… Я даже готовился к этому и… Как видишь, так и не сумел приготовиться… Не успел… Хотя времени было достаточно…

– Ты всё какими-то загадками говоришь, Николай… Давай попроще.

– Куда уж проще!.. Если честно, я почти на все сто процентов был уверен, что тебя… уже нет. Понимаешь?.. И это немного… Успокаивало… На короткое время, конечно… Но… чуть-чуть помогало… А потом опять… такой стыд сжигал!.. Ты не представляешь!.. Прости…

Москалёв страшно волновался. Даже руки у него дрожали.

– Ничего не понимаю, – Павел видел, что Николаша никак не может решиться сказать что-то очень сокровенное, что-то очень важное для него. – Ты пойми, дружище, так у нас с тобой разговор ни за что не получится.

– Конечно, конечно, но… Что было, то было… Погоди, не перебивай! – вдруг крикнул он в раздражении. – Мне и без того трудно мысли собрать!.. Не мешай!..

Потом поднял голову и, глядя Павлу прямо в глаза, тихо сказал.

– Я, Паша, подлость совершил… Страшную подлость!.. Прости меня…

– За что?.. За что простить?!..

И тут Николая, словно, прорвало. Он заговорил, торопясь, перескакивая с пятого на десятое, останавливаясь на полуслове и начиная вновь, но прервать его было невозможно.

– Зиночка в тот же вечер позвонила мне… Сразу после того, как ты… так неожиданно… так внезапно пропал в Большом. Она была какая-то… невменяемая… плакала… И всё повторяла, что ты погиб. Я, как мог, пытался успокоить… утешить… Говорил какую-то чепуху… Говорил, что, наверное, тебя вызвали на службу внезапно… экстренно… что ты не успел предупредить… Ещё какую-то ерунду нёс в этом же роде… Хотя сам прекрасно понимал – ты не мог… Чтобы ты просто так бросил жену в театре одну… Не предупредил… Нет!.. Это был бы кто-то другой… Не ты… И главное – номерок!.. Ты не мог унести в своём кармане номерок от её шубки… Этот номерок меня больше всего потряс!.. Я тут же Ляле всё рассказал, и мы с ней сразу поняли… стряслась беда!.. Всю ночь глаз не сомкнули… говорили о тебе… о Зиночке… А утром… Ляля всё порывалась вам позвонить… мне стоило большого труда уговорить её не делать этого… Они могли прослушивать ваш телефон. Примерно месяца два мы жили, словно на пороховой бочке и, честно говоря, ждали, что и за нами рано или поздно придут. Ты не представляешь, как изматывает неизвестность… Я чуть с ума не сошёл… И до того довёл себя, что решил: завтра пойду на Лубянку и сдамся. Стал собирать вещи, Ляля вошла ко мне в самый неподходящий момент и, конечно же, сразу всё поняла… Боже!.. Как она ругалась!.. Ты знаешь Лялю!.. Мозгляк и сопля были самыми нежными словами, обращёнными в мой адрес. Утром она заперла меня в мастерской и… поехала к вам на Чистые пруды… Вернулась к обеду… часа в два… Вся перевёрнутая… И рассказала… Возле вашего подъезда стояла чёрный ЗИС, а рядом с ним шофёр и… чуть подальше двое «топтунов»… Куда их начальство смотрит, если «гэбистов» за версту можно от нормальных людей отличить?.. Идиоты!.. Поэтому Ляля на лифте поднялась на последний этаж и стала спускаться по лестнице пешком… Дверь вашей квартиры была приоткрыта, и оттуда доносились мужские голоса. Ляля вышла на улицу и позвонила вам из автомата… Трубку снял мужчина… Голос был незнакомый, и она не стала у него ничего выяснять… Потом вернулась во двор вашего дома, села на лавочку возле «песочницы» и стала наблюдать за подъездом… Прошло часа три… Может, чуть больше… и на улицу вышли трое в штатском… Сели в машину и уехали… Ляля для верности подождала ещё минут пятнадцать и опять поднялась к вам на пятый этаж… Дверь вашей квартиры была опечатана… И мы решили, что Зиночку тоже арестовали и увезли ещё до прихода Ляли.