новые. Себе он заказал эспрессо, Анне – «Эрл Грей», ее порадовало, что принесли заварной чайник. Чашку обдали кипятком. Она сказала, что ее это весьма впечатлило, на что он ответил: это же база. Но она видела, что он доволен. Доволен тем, что ей угодил.
Поговорили еще немного. Она обходилась минимумом фраз.
– Вы знаете, почему я вернулась.
– Вам у нас понравилось, – ответил он, обводя рукой помещение.
Она рассмеялась.
– И?
– Я полагаю, между нами возникла некая связь, – продолжила она, не выпуская чашку из рук.
– Да, мне тоже так показалось.
Она сказала, что живет неподалеку. Он мог уйти с ней прямо тогда, мог взять ее номер, она не знала наверняка, как он поступит и мог ли он вообще уйти из ресторана.
Он взял ее номер.
– Вы поздно ложитесь? – спросил он.
– Если в этом есть необходимость.
– Предположим, что есть.
– Тогда конечно.
– Я позвоню вам, когда закроюсь. Далеко отсюда пешком?
– Минуты две, может, три.
– Две, – сказал он. – А может, полторы.
Итак, он сам закрывал заведение. Не спать допоздна она не собиралась – спать она ложилась при любых обстоятельствах, если могла, – проснется, когда он позвонит.
Дома она покормила своего капризного кота.
– Ладно, так тому и быть, – сказала она.
Она оставила его на кухне, клевать свой корм. Подумала о Генри, которого собиралась предать. Или нет, не предать. Прсто раздавить. Она ничего ему не обещала, она вообще никому ничего никогда не обещала. Генри жил в оковах расхожего мнения… Скоро случится то-то и то-то, будет большой прорыв. То-то и то-то интересно. Выставку Гогена видела? Просто невероятно. Только ничего невероятного там не было: темные стены, слабо освещенные комнаты, отчего картины утратили всю свою экзотичность. Гоген при таком свете – бред, да и только. Картины казались любительской мазней. Ничего интересного, мертвые полотна. Его резьба по дереву была великолепной, изящной, словно делом рук его дальнего, вечно чужого родственника. Само дерево глубоко притягивало ее: разглядывая тропическое барокко его гравюр, Анна поймала себя на мысли о том, что ей хочется обладать не гравюрами, но самим деревом. Может, сделать из него что-то поменьше, что-то более человеческое, примитивное. Что-то, что можно держать в руке, чувствуя его плотность, глянец и красоту.
Если бы она поделилась своим мнением с Генри, он бы начал мямлить: «Я думал, что это хорошая выставка, мне так понравилось…» Он не мог с ней спорить, так как его мысли были просто наклейками на его мозге, а не плодами его умственной деятельности.
Она сказала коту, Толстому Арбаклу, Пухлому, Жирничу: «Жирненький мой кошара, сегодня к нам кое-кто придет, и он тебе не понравится. Я уверена, что тебе он не понравится».
Она почесала его шею, потом за ушком. Он осторожно хватал кусочки корма, будто бы из одной лишь необходимости, беспристрастно. Он так всегда делал. Классический представитель амбивалентности и надменности.
Ее мобильник – она не забыла, что нужно положить его на прикроватную тумбочку, помылась, залезла в постель, принялась за чтение. К половине десятого она заснула, кот вытянулся вдоль бедра, хвост рыскал меж ее ногами, и она чувствовала его, шерсть, косточки, сквозь одеяло, каждый взмах, пока не уснула.
Когда позвонил Андре, она сразу проснулась, она знала, что это звонок от него. Она сказала «привет», он сказал «привет». В его голосе появились нотки сомнения, в нем больше не было прежней уверенности. С мужчинами всегда так: чем они ближе, тем сильнее чувствуют, как земля содрогается у них под ногами. Она предпочитала уверенность.
– Который час? – спросила она.
– Полвторого, – ответил он.
Она подняла голову, прищурилась. На ее часах было 1:47. Один из этих, значит. Любителей все приукрашивать. Был вынужден. Не мог не сделать.
– Я закрываю ресторан, – сказал он. – Запираю дверь.
Она назвала свой адрес, он удивился, что она живет совсем рядом. Предложила немного сполоснуться, пока он на работе, чтобы не пришлось мыться здесь.
– Говоришь прямо как школьная учительница, – послышалось в трубке. – Или как там ее, медсестра. Проверю кое-что на кухне, закроюсь, буду минут через десять.
Она издала слабый возглас одобрения, означавший, что она в теплой постели, ждет его, как свежая булочка в салфетке. Он повесил трубку. Ей понравилось раздражение, прозвучавшее в его голосе.
Она лежала в кровати и неспешно мастурбировала, ласкала свои соски, слегка выгибаясь в талии, и ждала его. Когда зазвонил домофон, кот был изгнан в комнату поменьше, заперт, затем она впустила его в дом. Слушала с четвертого этажа, как он взбирается по лестнице, – очевидно, он предпочитал не пользоваться лифтом. Кроме черной шелковой ночной рубашки, на ней ничего не было. Ее кожа покрылась мурашками на холодном ночном ветру, ворвавшемся сквозь входную дверь, приоткрытую на фут. Он вошел, источая еле слышный запах ресторана, куда сильнее от него пахло свежестью весенней ночи. Короткая кожаная куртка. Она положила ладони на его мускулистые плечи, позволяя расмотреть себя в тусклом свете кухонного окна за спиной и маленькой лампы за углом, в гостиной. Они поцеловались, он раскрыл ее ночную рубашку, исследуя ее тело. Удивительно, но его руки не были грубыми, несмотря на то, кем он работал. Он коснулся ее лица, затем ее тела… Она расстегнула его ремень, расправилась с пуговицей на брюках, нащупала рукой его член. Он поцеловал ее в шею. Спустя минуту она убрала его руку, села на корточки, стянула с него штаны, высвободив его. Все его тело было твердым, компактным, даже выступающий живот был упругим, плотным, немного жирка, еще ниже крутой угол тазовых костей – кости, как у злобного мужика из деревни. Толстый, крепкий член, не слишком короткий, но все-таки. Она лизнула его, обхватила губами, почувствовала, как он преображается. Просто удивительно, когда это случалось – как менялись их члены, когда берешь их в рот, всегда есть элементы сюрприза, скрытая сила, столько лет прошло, а она все еще удивлялась этому. Все равно что иметь джетпак.
Он был хорош. Любил женщин, это было заметно. Очень умело пользовался руками; когда он кончил, она кончила следом под его пальцами, и они задремали.
Примерно за час до рассвета небо побледнело, стало светлей. У него стоял, и он прижался к ней. Но она чувствовала что-то еще.
– Господи, ебанарот!
Он вскочил с кровати. На ней стоял кошак. Хвост трубой. На тыльной стороне ладони Андре по диагонали красовалась свежая царапина. Она засмеялась.
– Прости, – сказала она, но не могла остановиться. – Знакомься, это твой соперник.
Она сняла кота с кровати, отчитала, но беззлобно, он смотрел на нее,