противников любимого живописца вождя.
Современники вспоминали, что в марте 1949 года Дейнека оказался в совершенно унизительном положении, когда ему публично пришлось каяться в надуманных грехах: «западничестве» и «европейскости», бить себя в грудь в знак преданности русским корням и истокам, отрекаться от учителей и осуждать коллег, с которыми он, по его собственным словам, еще недавно находился в прекрасных отношениях. И всё это делалось не просто для того, чтобы вписаться в воцарившийся в СССР «сталинский гламур», но и для того, чтобы сохранить жизнь и возможность и дальше работать. Дейнека подстраивается под этот стиль, но постепенно утрачивает присущую только ему оригинальность, его живописная манера словно бы цепенеет, принимая черты псевдонародности.
Не нам, потомкам, по прошествии десятилетий осуждать Дейнеку и ставить ему оценки. Описанная сцена на заседании МОССХа дает представление об атмосфере того времени и об обстановке, в которой протекала художественная жизнь Москвы и всего СССР. Впрочем, несмотря на то, что софиты советской прессы, светившие на художника, в очередной раз погасли, талант его был признан; и хотя в эти годы Дейнека переключается на занятия скульптурой, что называется «для души», совсем без государственных заказов он не остается.
Художник-график, ученик Фаворского Азарий Юфудович Коджак (по своим творческим взглядам и стилю безусловный последователь Сезанна) вспоминал о том времени как об одном из самых страшных, когда друзья отрекались от друзей, оговаривали друг друга из желания выжить, любой ценой удержаться на плаву, не оказаться в тюрьме по навету. Во время заседания в марте 1949 года критике подвергся друг Коджака Андрей Дмитриевич Гончаров, которого тоже окрестили формалистом.
В это время началась новая волна сталинских посадок. Как и в МИПИДИ, студентов сажали в Строгановке. Малоизвестна история Сергея Степановича Федорова, которого в 19 лет, в 1947 году, посадили за анекдот по печально известной 58-й статье Уголовного кодекса. Его лагерная одиссея началась с изнурительных, подчас садистских допросов во внутренней тюрьме на Лубянке, где Федоров познакомился в камере с известным монархистом Василием Шульгиным. Старик обучил мальчишку игре в шахматы, многое рассказывал, давал уроки стойкости и мужества, которые ему потом пригодились в лагерях усиленного режима: Котлас, Вологда, Карелия. Как это часто бывало, в заключении Федоров познакомился со многими замечательными людьми того времени: певицей Лидией Руслановой, актрисой Татьяной Окуневской. Он был замечен руководителем лагерной самодеятельности, снят с общих работ и приглашен в разъездную агитбригаду. После семи лет заключения Федоров в 1954 году был освобожден, но не реабилитирован, лишен права прописки в Москве и возможности продолжать учебу в Строгановке. В 1957 году все обвинения с него были сняты при поддержке Екатерины Алексеевны Фурцевой, о чем мы расскажем дальше, когда будем говорить о роли «госпожи министерши» в судьбе Александра Александровича Дейнеки и художественной жизни СССР.
6 ноября 1949 года в залах Третьяковки открылась Всесоюзная художественная выставка — главный смотр живописных достижений года. Дейнека показал работы «Вечер в колхозе» и «На просторах подмосковных строек». В этом же году на Выставке произведений московских художников в Москве он продемонстрировал графические работы «Конница в наступлении» и «Полдень». В том же году он создал картины «На просторах подмосковных строек» (ГТГ), «Вечер в полях. (Пейзаж со стогом)», «Гладиолусы с рябиной», «Вечер в колхозе» (частное собрание); скульптурные работы «Под душем», «У моря», мозаику «Утро». Тогда же в его жизни произошло еще одно важное событие, о котором посетители выставок, конечно, не подозревали: он расстался с Серафимой Ивановной Лычевой, причем не без скандала. Как часто бывает в таких случаях, он решил отсудить у Серафимы квартиру на Новинском бульваре, прав на которую не имел, — ведь квартира, напомним, была получена благодаря отцу Серафимы, партийному работнику. После долгой судебной тяжбы Сан Саныч дело проиграл. Однако, как ни странно, они продолжали поддерживать дружеские отношения с Серафимой Ивановной, которая вскоре снова вышла замуж. Дейнека, напротив, жениться не спешил, предпочитая скоротечные романы со своими моделями — впрочем, об этой стороне своей жизни он, в отличие от многих коллег, говорить не любил.
Выступление Сергея Васильевича Герасимова в марте 1949 года с разоблачением критиков-космополитов не уберегло его от очередного доноса со стороны коллег по цеху, которые написали письмо председателю президиума Совета министров СССР Вячеславу Михайловичу Молотову, где, называя Герасимова «формалистом» и «импрессионистом», потребовали его отставки с поста председателя Московского союза советских художников. Под письмом поставили свои подписи Дмитрий Налбандян, Евгений Вучетич, Анатолий Яр-Кравченко, Заир Азгур, Павел Кривоногов, Федор Модоров, Евгений Кацман. Ссылаясь на обсуждение ноябрьской выставки 26 ноября 1949 года, они указали, что в среде художников создалась группа, которая недовольна проводимыми Комитетом по делам искусств и Академией художеств мероприятиями, направленными на дальнейший рост советского реалистического искусства.
«Основным содержанием этих выступлений явилось резкое антагонистическое противопоставление молодых художников старшему и среднему поколению советских художников, вплоть до прямых требований добровольно уступить дорогу молодежи, — говорится в письме. — Однако то, что здесь дело не в возрастах и поколениях, показывает то обстоятельство, что одновременно с нападками и требованиями к старшему поколению художников, именно к той части из них, которые борются за социалистический реализм (А. Герасимов, В. Яковлев, Б. Иогансон, Д. Налбандян и др.), выступающие обратились с трибуны к формалисту и импрессионисту Сергею Герасимову (несмотря на то, что он также представляет старшее поколение) с заявлением: „Но пусть он будет спокоен — у него за плечами его ученики, которые любят и уважают его“».
Авторы письма Молотову продолжают: «Мы считаем, что идейным вдохновителем этих вредных демагогических выступлений является художник Сергей Герасимов, который на протяжении многих лет ведет скрытую, вреднейшую работу в советском искусстве. Сергей Герасимов до последнего времени, в течение двадцати лет состоял во главе Московского художественного института, где он окружил себя профессорами и преподавателями формалистического направления, прикрывавшими свою профессиональную безграмотность и политическую отсталость высокими фразами об искусстве. Выпущенные за эти 20 лет институтом художники большей своей частью являются профессионально слабыми мастерами, невысокой политической сознательности, работы их в силу этого не принимаются на выставки и не приобретаются музеями. Эта часть художников и является главной опорой Сергея Герасимова и формалистов в Московском Союзе Художников».
Достается в письме и Александру Дейнеке, которого причисляют (совершенно справедливо) к сторонникам Сергея Васильевича Герасимова: «Демагогические элементы, грубо критикуя партийное направление в искусстве и реалистов-мастеров, ставят своим знаменем безыдейную импрессионистическую живопись Сергея Герасимова, а также Дейнека, Кончаловского и иже с ними, дезориентируют талантливую советскую молодежь, стремящуюся идти